Сергей Михеенков - Власовцев в плен не брать

«Ад молчал…»

Человек опустил винтовку и резко оглянулся. Ему показалось, что за его спиной кто-то есть. Что кто-то, так же, как и он, стоит, слившись с деревьями в ночной темени, и наблюдает за ним.

Он напряг зрение и слух. Да-да, вот послышались шаги и легкий звон пустых стремян. Эти звуки он уже слышал. Когда-то они едва не довели его до приступа безумия. Потом колоколами гудели в ушах, как контузия.

Да, это конь. Идёт быстро, но осторожно. Под седлом, но без седока.

Радовский выбежал на лесную поляну. Туман здесь только-только заплёл верхушки трав, отяжелённые росой. Глаза, привыкшие к ночной темноте, хорошо различали даже мелкие предметы на противоположной стороне поляны. К тому же густо сияли звёзды, и купол неба, казалось, сузился до размеров лесной поляны, отчего сияние звёзд усилилось.

Стук копыт бегущего коня с каждым мгновением становились всё отчётливее. И вот наконец конь показался на поляне. Серый в яблоках. Знакомая посадка и пританцовывающий шаг.

– Буян! – крикнул Радовский.

Конь замер как вкопанный.

Радовский сделал несколько шагов навстречу и тоже остановился. Он узнал его. Это был Буян. Его Буян, которого он оставил, бросил в степи после неудачного боя под Ново-Алексеевкой.

– Буян! Это я, твой хозяин!

Конь вскинул голову. Звякнула уздечка.

Радовский узнал своё седло со срезанными торокáми. В тороках он возил свою офицерскую шинель с полковыми нашивками и золотыми погонами, по-дорожному скрученную в скатку, и кое-какие личные вещи. Когда надо было уходить, он срезал саблей кожаные ремни, примотал к лу́ке перевязь сабли и грубо ударил коня в бок…

Почему Буян не подходит ко мне, испытывая горечь, подумал Радовский. Видимо, помнит, как я его ударил тогда под Ново-Алексеевкой. Не может простить.

Вон и сабля висит на луке седла…

– Буян! Ты не узнал меня?

Конь снова вскинул голову. В движениях его и в том, как резко он всхрапывал, не было дружелюбия. Буян не признавал в Радовском своего хозяина.

– Буян! Прости меня!

Конь двинулся прямо на него. Радовский инстинктивно отпрянул в сторону, но мгновенно передумал и стоял неподвижно в ожидании удара. Он знал, как бьёт конь. Удар пришёлся в лицо и в грудь. Радовский упал…

Вернувшись из второго взвода, Воронцов дописал письмо Зинаиде, а затем принялся писать домой, в Подлесное. В письме, как всегда, спрашивал, нет ли каких вестей от Ивана и от отца?

Исписанные листы он старательно свернул в привычные солдатские треугольники и аккуратно надписал адреса. Писать на передовой, перечитывать написанное, да и просто трогать письма, которые завтра полетят домой, к родным и милым, – особое счастье. И получить от родных письмо, и написать им – всё равно, что побывать дома. Солдату легче, если есть кому написать. Если ему пишут.

Письма он положил возле коптилки. Там уже лежала целая стопка треугольников, придавленная, как утюгом, гаубичной гильзой. Отписались домой телефонисты, письма принесли из взводов. Наутро ждали почтальона.

Почтальон утром не появился. Но пришёл приказ, отложивший его появление в Восьмой роте ещё как минимум на неделю…

На рассвете Воронцова разбудил телефонный зуммер.

– Товарищ старший лейтенант, проснитесь, – позвал телефонист.

– Не сплю. Кто?

– Из штаба батальона.

Срочно вызывали в штаб.

Воронцов быстро умылся, оделся. Взял свой автомат, висевший на гвозде над топчаном, по привычке не покидать свой окоп без гранаты, сунул две «феньки» в карман шинели и побежал по ходу сообщения в сторону Девятой роты.

Капитан Солодовников уже не спал.

Что-то произошло.

На столе лежал распечатанный пакет. Рядом сидел незнакомый лейтенант и пил из алюминиевой трофейной кружки чай. Чай, видимо, был горячим, свежезаваренным. Лейтенант блаженно отдувался, кидал в рот мелко наколотые кусочки сахару и смотрел только в свою кружку. Видимо, он добирался до батальона всю ночь, батальон наконец разыскал, пакет доставил и вручил по назначению, устал, и теперь, кроме горячего чая и возможности хоть немного отдохнуть, его ничего не интересовало. Воронцов хорошо понимал его, сам не раз исполнял обязанности офицера связи.

– Приказ из штаба полка, – сухо пояснил новую вводную капитан Солодовников.

По тому, что комбат вызвал для ознакомления с приказом подполковника Лавренова только его одного, Воронцов понял, что Восьмой роте снова выпадает особая миссия.

– Вот такая диспозиция, Воронцов… На ближайшие двое суток: всеми тремя взводами временно переходишь в подчинение особой группе Смерша. Командир группы будет здесь с минуты на минуту. С собой забираешь всё: и кухню, и тяжёлые пулемёты. Тылы – на твоё усмотрение. Передвигаться, как я понял, будете километров по семь-восемь, а то и до десяти, в сутки. Поэтому советую себя не обременять. Лучше гони побольше пустых подвод. На случай эвакуации раненых. Тяжёлые пулемёты положишь, чтобы на себе не тащить. И миномёты, я знаю, у тебя имеются. Приказ тебе уже заготовлен. Получи и распишись.

На фронте судьба солдата решается в один час. Только что ты безмятежно спал и видел во сне любимую и родительский дом, а через минуту уже стоишь в строю и слушаешь приказ на выступление. Набиваешь подсумки патронами. Получаешь гранаты. А дальше – марш в неизвестном направлении и с неизвестным конечным пунктом.

Взводы, поднятые по тревоге, уже строились. Их ячейки занимали кавалеристы. Заносили пулемёты на пулемётные позиции, подрезали под себя ниши в брустверах. В окопах, которые только что покинула Восьмая гвардейская рота, всё менялось и одновременно всё оставалось прежним.

Туман в глубине луга ещё не растаял, а Восьмая рота уже слушала приказ.

Всё как будто повторялось.

Перед строем взводов ходил капитан Омельченко и, натягивая коричневый шрам на подбородке, ставил задачу.

– Все, кто не сложит оружие, подлежат уничтожению на месте! Сдавшимся в плен должна быть гарантирована жизнь! Никакой самодеятельности! Никакого самоуправства и самосуда! Власовец, немец, поляк, француз, еврей, да хоть чёрт с рогами! Все, одетые в немецкую униформу, бросившие оружие и поднявшие руки, с момента сдачи в плен становятся военнопленными!

Капитан Омельченко сделал паузу, взглянул на Воронцова, потом внимательно осмотрел ряды бойцов и продолжил:

– Товарищи бойцы! Вы должны понимать, что враг, сдавшийся в плен добровольно, переходит под нашу ответственность. Требую относиться к пленным гуманно. Раненых тут же перевязывать и направлять в тыл. Места сбора и эвакуации раненых будут определены. Ещё одно, что надо запомнить и соблюдать. Среди военнопленных могут оказаться женщины. Приказываю относиться к ним в соответствии с их полом.