Ирина Измайлова - Возвращение троянцев

— Кто... — Неоптолем задохнулся, и его голос сорвался на хрип. — Кто такое сказал?!

— Нестор, друг Пелея. Он знал всю правду. А ещё раньше Парис, который был изначально повинен в войне и во всех наших бедах, умирая, признался, что он на самом деле не царевич, а самозванец. Не Париса, а Ахилла родила тридцать один год назад царица Гекуба. Как и было предсказано, он стал самым могучим, самым знаменитым и самым бесстрашным из её сыновей.

— Зевс-громовержец! Я не верю, я не могу... — в эти мгновения на Неоптолема страшно было смотреть. — Вижу, что ты не лжёшь, Гектор, но лучше бы ты лгал! Можешь поклясться?

— Клянусь памятью отца, жизнью моей матери, душами жены и сына! — спокойно произнёс Гектор. — Клянусь моим мечом, на котором ещё не высохла кровь врагов, и всей моей жизнью.

Когда Гектор произнёс слова клятвы, юноша пошатнулся.

— Если это так... если так, то я проклят навеки! Я не просто убил семидесятилетнего старика, я убил своего деда!

— Но ты же этого не знал, — напомнил Гектор.

— Да, не знал, но это ничего не исправляет! — пылко воскликнул Неоптолем, и тут же ахнул, поражённый новой мыслью: — А мой отец?! Ты говоришь, правда открылась уже после падения Трои. Значит, он умер, так и не узнав, кто он?!

Юноша проговорил это едва ли не с ещё большим отчаянием, и Гектор понял, с какой силой он любит Ахилла, которого никогда не видел и не знал. Решившись, царь Трои шагнул вперёд и опустил руку на плечо племянника.

— Неоптолем! Да... Твой отец умер, не узнав правды, но он не совсем умер, то есть не навсегда. Его оживило одно удивительное средство, которое знает народ амазонок. Именно он спас меня из-под развалин зала титанов в павшей Трое. Он совершил потом ещё много подвигов. И эту битву, по сути, тоже выиграл Ахилл!

— Он жив? — выдохнул юноша. — Он здесь?!

— Да. Но он получил в битве очень тяжёлые раны, и, возможно, его жизнь ещё в опасности. Сейчас я отведу тебя к нему.

— Не надо. Я уже здесь, и нет никакой опасности, Гектор.

Ахилл стоял немного позади колесницы Гектора, левой рукой опираясь на плечо Пентесилеи. Он был без доспехов, в окровавленной и грязной набедренной повязке. Правое плечо скрывал лубок, рука была подвязана к шее, наискосок через грудь тянулись ленты бинтов с проступающими на них пятнами крови. Лицо героя было желтее пергамента — лишь сила воли, да ещё снадобья египетских лекарей помогали ему держаться на ногах.

— В лагерь прибежал египтянин и сказал, что в битву вмешались воины-чужеземцы и что их вожак очень похож на меня, — тем же, негромким голосом проговорил Ахилл. — Я понял, кто это может быть, и пришёл. А вернее сказать, Пентесилея притащила меня на себе. Ну, здравствуй, Неоптолем!

На этот раз фараон, всё это время напряжённо следивший за разговором Гектора с юным ахейцем, и его воины, плотно их обступившие, поняли всё сказанное, хотя и не знали языка. У многих вырвались восторженные крики, а Рамзес поднял руки к небу, вознося благодарность богам.

Что до Неоптолема, то он сделал несколько неверных шагов к Ахиллу, ещё не до конца веря, что этот раненый богатырь, такой прекрасный и такой невероятно молодой, и вправду его великий отец. Потом юноша понял, что не бредит и не видит сон.

— Отец! — он протянул руки, но понял, что они задрожат, и тут же их опустил. — Отец, прости меня!

— Это ты меня прости, — ответил Ахилл. — Во всём, что с тобой случилось, виноват только я один. На мне куда больше крови и зла. Давай постараемся всё это искупить. Если сможем. Ну, подойди, обнимемся наконец, а? Только учти: справа у меня сломана ключица, а слева мою грудь проткнули копьём. Так что не слишком дави. Ты ведь страшно сильный, раз таскаешь мои доспехи...

Общий шум вокруг нарастал, египтяне и чужеземцы толпой обступали героев, кричали, приветствуя их. Громче всех вопили мирмидонцы, иные из которых видели Ахилла прежде и помнили его. Им было совершенно неважно, каким таким образом он умудрился воскреснуть, они были счастливы, что он жив. Герой махнул им левой рукой, которой тоже двигал с трудом, подавляя боль, улыбнулся, затем, не совладав с собою, что есть силы прижал к груди сына и понял, что земля уходит у него из-под ног.

— Держи меня! — шепнул он Пентесилее и улыбнулся брату, который, заметив, как он пошатнулся, рванулся к нему: — А тебе, Гектор, надо думать, как самому не упасть — ты выглядишь чуть лучше моего... Но всё же мы оба выглядим много лучше лестригонов.

— Итак, — торжественно проговорил Александр Георгиевич, совершив ритуальный круг с заварным чайником и поровну влив янтарную заварку в три чашки своих бывших студентов, — итак, я вчера полностью закончил переводить и, надеюсь, вы все, прочитав роман до конца, поможете мне своими советами. Кое-что нужно исправить, кое-что дополнить.

— Что тут ещё дополнять?! — изумилась Аня. — Тут и так столько событий, что голова идёт кругом!

— По мне, так это — не обижайтесь, Александр Георгиевич, даже интереснее самих греческих мифов, — признался Виктор. — Даже как-то и не вспоминаются прежние сюжеты. А то я вначале думал, что во второй книге будет что-то из «Одиссеи»...

Каверин посмотрел на Сандлера и улыбнулся:

— Ты был очень хорошим студентом, Витя. И главное, с чем у тебя всегда было хорошо, так это с интуицией. Помню, этим отличались твои ответы. И прочитать не прочитаешь, но сам поймёшь, почувствуешь, чем там должно кончиться, и как должны дальше развиваться события.

— Но тут-то я не угадал!

Профессор долил в чашки кипятку и уселся в своё кресло.

— Сегодня я хочу по старой памяти почитать вам вслух. И мы вместе посмотрим, что там угадалось, что нет... Одна из самых, на мой взгляд интересных частей романа ещё впереди. А коль скоро вы приехали с утра, то я, может, успею прочитать вам и две части...

Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова — они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину — в единое, гигантское, мчащееся всё вперёд и вперёд тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет ещё гуще, ещё мрачнее.

Казалось, ничто не сдержит эту массу в её движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нём впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, всё такими же несокрушимыми, неподвижными, твёрдо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.