Роберт Говард - Ястребы Утремера

Изумленные его появлением воины застыли на мгновение, и в этот момент гигант франк достиг Косру Малика. Турок, чьи темные черты лица побледнели, вскочил на ноги, как распрямившаяся стальная пружина, выхватив свой ятаган, но как только он это сделал, Кормак уперся ногами в пол и ударил со всей своей силы. Норвежский меч переломил изогнутый клинок и, пробив позолоченный щиток, рассек ключицу турка и вскрыл его грудь.

Кормак вырвал тяжелое лезвие из пробитой груди, отпихнув одной ногой тело Косру Малика, и прыгнул на своих врагов, словно лев в залив. Его голова в шлеме была наклонена, его холодные голубые глаза пылали из-под тяжелых черных бровей, а в могучей правой руке угрожающе сверкал окровавленный меч. Нуреддин уже вскочил на ноги и стоял, дрожа от гнева и удивления. Это внезапное появление едва не лишило его мужества, ничто никогда еще не поражало его так сильно. Его тонкие, как у ястреба, черты лица исказились в гневном рычании, его борода встопорщилась, и он быстрым движением выхватил свою саблю с рукоятью из слоновой кости. Затем, когда он шагнул вперед, его воины встали за ним — мгновения потрясения прошли.

Кормак — жестокая радость окатила его, когда он напрягся для отражения атаки — вдруг увидел, как на другой стороне большой комнаты широко распахнулась дверь, и появилось множество вооруженных воинов, сопровождаемых людьми Нуреддина, у которых были пустые ножны и тревожные лица.

Араб и его воины обернулись лицом к вновь прибывшим. Одежды этих людей, как увидел Кормак, были в пыли, словно от долгой езды, и в его памяти мелькнули воспоминания о всадниках, которых он видел верхом с горы на закате. Впереди шел высокий, стройный человек, чье тонкое лицо исчертили линии усталости, но его внешний вид выдавал в нем предводителя. Его одеяние было простым по сравнению с блистательными доспехами и шелками сопровождающих его воинов. И Кормак выругался в изумлении, признав вошедшего.

Тем не менее его удивление было не больше, чем у мужчин Эль Гора.

— Что делаете вы в моем замке без приглашения? — выдохнул Нуреддин.

Гигант в посеребренной кольчуге поднял предупреждающе руку и звонко сказал:

— Лев ислама, защитник правоверных, Юсуф Ибн Айюб, Салах-ад-дин, султан султанов, не нуждается в приглашении, чтобы войти в твой или любой другой замок, араб.

Нуреддин молча стоял, хотя его последователи начали приветствовать прибывшего; здесь были достаточно суровы к изменникам.

— Мой господин, — сказал он решительно, — это правда, я не узнал вас, когда вы вошли в комнату. Но Эль Гор мой, не в силу права или помощи или дара какого-нибудь султана, а благодаря лишь мощи моих собственных рук. Поэтому я говорю вам добро пожаловать, но не прошу милости для моих поспешных слов.

Саладин только устало улыбнулся. Полвека интриг и вражды сильно давили на его плечи. Его карие глаза, необыкновенно кроткие для такого великого господина, смотрели на молчаливого франкского гиганта, который все еще стоял, поставив одетую в броню ногу на то, что было Косру Маликом.

— И кто это? — спросил султан.

Нуреддин нахмурился:

— Назаретянин-преступник, он проник в мою крепость и убил моего товарища из сельджуков. Я прошу вас разрешить избавиться от него. Я дам вам его череп, украшенный серебром…

Жест остановил его. Саладин прошел мимо людей Нуреддина и остановился перед темным, настороженным воином.

— Я думаю, мне знакомы эти плечи и это темное лицо, — сказал султан с улыбкой. — Значит, вы снова повернулись своим лицом к Востоку, лорд Кормак?

— Хватит! — низкий голос норманна-ирландца заполнил всю комнату. — Вы поймали меня в свою ловушку; моя жизнь потеряна. Не тратьте время на насмешки, отправьте своих шакалов против меня, и настанет конец. Я клянусь моим кланом, многие из них лягут в пыль, прежде чем я умру, и мертвых будет больше, чем живых!

Высокая фигура Нуреддина задрожала в гневе, он вцепился в рукоять своей сабли так, что побелели костяшки пальцев.

— Что вы скажете на это, мой господин? — воскликнул он яростно. — Сколько еще будет этот назаретянский пес бросать грязь нам в лицо…

Саладин медленно покачал головой, улыбаясь, словно во всем этом была какая-то скрытая шутка:

— Это не может быть пустым хвастовством. В Акре, в Азоте, в Яффе я видел череп на его щите, блестящий, как звезда смерти в тумане, и правоверные падали под его мечом, как скошенные колосья.

Великий курд повернул свою голову, неторопливо осматривая ряды молчаливых воинов и смущенных вождей, которые избегали его спокойного взгляда.

— Большое скопление вождей для времени перемирия, — пробормотал он почти про себя. — Вы хотите выехать отсюда в ночь со всеми этими воинами, чтобы воевать с духами в пустыне или в честь какого-то призрачного султана, Нуреддин? Нет, нет, Нуреддин, ты переполнил чашу своих амбиций, мне кажется, и жизнь твоя потеряна!

Неожиданность обвинения заставила пошатнуться Нуреддина, и в то время пока он думал, что сказать, Саладин продолжал:

— Я узнал, что вы устраиваете заговор против меня; да, это и было вашей целью — соблазнить различных мусульманских и франкских лордов отказаться от их верности и воздвигнуть свое собственное королевство. И по этой причине вы разрушили перемирие, убили хорошего рыцаря, пусть он и кафир [19] Кафир — (от арабского «кафара» — быть неверующим) неверный, безбожник, еретик у мусульман. , и сожгли его замок. У меня здесь есть свои шпионы, Нуреддин.

Высокий араб быстро оглянулся вокруг, как будто готов был оспаривать этот вопрос с самим Саладином. Но когда он заметил количество воинов курда и отметил, что его собственные свирепые бандиты далеко от него, затрепетал, горькая улыбка презрения скривила его ястребиные черты, и убрав оружие, он скрестил руки на своей груди.

— Бог даст, — сказал он спокойно с фатализмом Востока.

Саладин кивнул в знак признательности, но жестом дал приказ командующему, который вышел вперед, чтобы не дать шейху сбежать.

— Здесь есть один, — сказал султан, — кому вы задолжали даже больше, чем мне, Нуреддин. Я слышал, Кормак Фицджеффри был братом по оружию сьера Жерара. У вас много долгов крови, о Нуреддин; оплата, следовательно, лицом к лицу с лордом Кормаком и его мечом.

Глаза араба вдруг заблестели.

— И если я убью его, буду свободен?

— Кто я такой, чтобы судить? — спросил Саладин. — Будет так, как пожелает Аллах. Но если вы будете сражаться с франком, то умрете, Нуреддин, даже если убьете его. Он происходит из того племени, которое несет гибель даже в смертельной агонии. Тем не менее лучше умереть от его меча, чем от веревки, Нуреддин.

Ответ шейха заставил Нуреддина вновь вытащить свою саблю с рукоятью из слоновой кости. Синие искры замерцали в глазах Кормака, и он громко заурчал, словно разъяренный лев. Он ненавидел Саладина, как ненавидел всю его расу, дикой и безжалостной ненавистью норманна-кельта. Он приравнивал вежливость курда, достойную короля Ричарда и крестоносцев, к восточной хитрости, отказываясь верить ему, зная, что обман и коварство живут в душах у сарацин. Сейчас он видел в предложении султана хитрый обман — стравить двух своих врагов друг с другом и злорадствовать над своими жертвами. Кормак усмехнулся невесело. Он не просит от жизни больше, чем увидеть своего врага на расстоянии меча. Но он не чувствовал признательности Саладину, только тлеющую ненависть.