Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

В письме к Спалатину он писал, что уже отвечает на труд Приериаса (видимо, полученный им накануне), который, по его оценке, «в точности напоминает дикую непролазную чащобу» [135] В этом письме – как и многие другие письма Лютера, написанном по-латыни – он именует труд Приериаса «Сильвестровым диалогом», по имени Приериаса – Сильвестр, и на этом основывает игру слов: ведь silvester по-латыни означает «дремучий лес». .

От обещания пока не публиковать «Резолюции», содержащие в себе более подробное объяснение тезисов, епископ освободил Лютера еще в апреле; однако после того, как Лютер вернулся из Гейдельберга, ему потребовалось время, чтобы отредактировать этот труд, так что «Резолюции» вышли из печати только ближе к концу августа. Отправляя рукопись епископу, Лютер с подчеркнутым и, видимо, вполне искренним смирением писал: на свое усмотрение епископ может вычеркнуть из книги все, что посчитает неподобающим, или даже вовсе ее уничтожить. Лютер по-прежнему считал себя смиренным монахом, всего лишь стремящимся послужить Богу и помочь Матери-Церкви – и был уверен, что и Церковь не может этого не видеть. Он писал даже: если что-либо написано мною не в духе Христовом, – разумеется, это не должно видеть свет.

Еще один экземпляр «Резолюций» Лютер отправил Штаупицу вместе с длинным письмом, в котором просил его, как главу ордена августинцев, переслать этот документ папе в Рим. Собственно говоря, свою новую книгу Лютер предназначал прежде всего папе, надеясь обратиться к нему через голову своих корыстных, узко мыслящих оппонентов, объяснить свою позицию и доказать свою правоту. Он ясно давал понять: ни в коем случае не намерен он подрывать авторитет папы и Церкви. Напротив, именно из страха перед тем, что их авторитет подорвут злоупотребления, допускаемые продавцами индульгенций, и делает он то, что делает. Сделал Лютер и еще один шаг в эту сторону: посвятил свою книгу самому папе Льву X. В посвящении Лютер писал: он знает, что имя его в глазах папы очернено и запачкано, – однако верит, что Христос просветит и направит папу, поможет ему понять, насколько важен вопрос, о котором идет речь. Далее он объяснял: он никогда не стремился к широкому распространению «Девяноста пяти тезисов» – но, раз уж это произошло и повлекло за собой бурную полемику, он чувствует для себя необходимость высказаться, пусть и «как гусь среди лебедей», чтобы прояснить свою позицию.

Итак, в конце лета 1518 года, через десять месяцев после публикации «Девяноста пяти тезисов», Лютер все еще надеялся на благополучное разрешение конфликта. Теперь он обращался напрямую к Святейшему – тоном глубокого смирения, однако не делая никаких уступок в том, что ему самому было совершенно ясно. Он понимал, что Церкви нужна реформа, и сам, как доктор и служитель Церкви, видел свою обязанность в том, чтобы посильно этому послужить. Примечательна и его вера, и мужество, и – в особенности – глубокое смирение в сочетании с прямодушной и почти самонадеянной отвагой.

28 августа он писал Спалатину:

Ты сам знаешь, мой Спалатин: ничто во всем этом меня не страшит. Даже если своей властью и лестью они преуспеют в том, чтобы сделать меня всем ненавистным, сердце мое и совесть останутся при мне; по-прежнему буду я знать и исповедовать, что все, из-за чего на меня нападают, получил от Бога, которому с радостью и по доброй воле все это предлагаю и вверяю. Если Он это разрушит – пусть разрушится; если сохранит – сохранится. Да будет благословенно и прославлено имя Его вовеки. Аминь [136] LW, 48:74. .

Неожиданно для себя Лютер оказался в центре разгорающегося спора; однако многочисленные его обязанности в Виттенберге никуда не исчезли. По-прежнему он занимался университетом и старался привлечь на свой факультет лучших преподавателей; и в конце лета 1518 года привлек лучшего из всех – очень молодого еще человека по имени Филипп Шварцердт, которого история запомнила под гуманистическим прозванием Меланхтон. В Виттенберг его привез Спалатин, связывавший с ним самые радужные надежды.

Меланхтон родился 16 февраля 1497 года. С самых ранних лет он отличался большими способностями к языкам и скоро сделался знатоком и увлеченным любителем греческого. Был он внучатым племянником великого ученого-гуманиста Иоганна Рейхлина. Когда Филиппу было одиннадцать лет, случилось так, что отец и дед его умерли один за другим, всего за десять дней – и мальчика отправили в Пфорцхайм к бабке по матери, сестре Рейхлина. Говорят, что Рейхлин скоро начал относиться к мальчику как к сыну. Именно Рейхлин убедил Филиппа сменить немецкую фамилию Шварцердт на ее греческий аналог Меланхтон, по гуманистической моде того времени: почти все тогдашние гуманисты воображали себя гражданами Древней Греции или Рима и потому носили греческие или латинские имена.

Уже в тринадцать лет Филипп поступил в Гейдельбергский университет и опубликовал свою первую поэму, а в четырнадцать – стал наставником двоих сыновей местного графа. В этом же возрасте он получил степень бакалавра, а не позже чем через год попытался стать магистром, чтобы иметь возможность официально преподавать в университете – однако в этом ему было отказано «из-за юности и мальчишеского вида». Меланхтон был сильно этим обижен и уехал в Тюбинген. Там он подпал под влияние известного профессора Иоганна Агриколы, также убежденного гуманиста.

Однако, оказавшись в Тюбингене, Меланхтон скоро заскучал от местных проповедей. Проповеди в самом деле носили сказочный характер: так, один священник рассказывал благочестиво внимающим ему прихожанам, что деревянные подошвы сандалий доминиканских монахов изготовлены из древа познания, росшего в райском саду. На такие случаи Меланхтон брал с собой в церковь латинскую Библию, подаренную ему двоюродным дедом Рейхлином. Много раз, утомленный дурацкими проповедями, в жажде услышать слово Божье, которое с кафедры не доносилось, раскрывал он Библию и делал добрый глоток. Несколько раз, однако, его ловили на этом и сурово упрекали. В самом деле, что этот парень себе возомнил – разве для того мы ходим в церковь, чтобы читать там Библию?

Положение Меланхтона в Тюбингене было далеко от идеала и в других отношениях; поэтому, услышав, что Виттенбергскому университету требуется преподаватель греческого, Рейхлин немедленно и от чистого сердца рекомендовал туда своего юного племянника. Получив от Фридриха и Спалатина официальное приглашение, Рейхлин так сообщал Филиппу эту радостную новость:

Воззри! Явилось письмо от нашего милостивого князя, подписанное его собственной рукой, где он обещает тебе плату и благоволение. Не стану сейчас обращаться к тебе на языке поэзии, а процитирую обетование Бога Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение…» Так говорит мне Дух, и таково, надеюсь, будет твое будущее, дорогой Филипп, труд мой и мое утешение [137] Цит. по: Manschreck, Melanchton, 42. .