Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Здесь в нашей истории появляется новый персонаж: богослов по имени Иоганн Эк, которого вплоть до злосчастных событий начала 1518 года Лютер считал другом. Познакомил их известный гуманист Кристофер Шерль в то время, когда был ректором Виттенбергского университета; однако в январе 1518 года, прочтя тезисы Лютера, Эк немедля дал знать, что очень хочет с ним подискутировать. Ради этого, говорил он, я готов и десять миль пешком пройти. Затем Эк написал и издал опровержение тезисов Лютера, озаглавленное «Обелиски». Слово «обелиск» первоначально означало прямоугольные каменные монументы, восходящие ко временам Древнего Египта, но в типографском деле скоро начало обозначать крошечные кинжалы, изображаемые на полях рукописи в знак того, что этот текст сомнителен. Так что заглавие книги Эка, вполне возможно, показалось Лютеру именно типографским «обелиском» – кинжалом в спину от старого друга. Эка Лютер считал человеком разумным и образованным; однако тот не просто вступил с ним в спор, а быстро перешел к личным нападкам и оскорблениям. В своих гневных инвективах Эк не знал удержу. Он метал в Лютера булыжник за булыжником, именуя его простецом, бесстыжим, «богемцем» (то есть последователем Яна Гуса – а значит, еретиком, заслуживающим смерти), а также ненавистником папы. Это предательство стало для Лютера тяжелым ударом.

Трудно сказать, что именно возбудило в Эке такое негодование; но, очевидно, отчасти оно было связано с тем, что Лютер обвинял продавцов индульгенций в алчности, подрывающей авторитет Церкви. Такое обращение за поддержкой к широко распространенному в те времена антиклерикализму Эк воспринял как величайшее оскорбление – невзирая на то, была ли в доводах Лютера какая-то правда.

Во всяком случае, Лютер был глубоко задет и даже не хотел отвечать, однако друзья уговорили его ответить. Тогда он написал «Астериски». Туше! Слово «астериск» по-гречески означает «звездочка»; а звездочками на полях рукописей отмечались особенно важные или ценные места в тексте – полная противоположность уничижительному значению кинжалов [124] Там же, 211. . Итак, всего через шестьдесят лет после изобретения подвижного шрифта Лютер и Эк уже сражались друг с другом, используя метафоры из мира книгопечатания – очевидно, и им самим, и всем читателям вполне привычные.

С выходом в свет «Обелисков» и «Астерисков» развернулась полноценная и публичная богословская война – прежде всего за власть и авторитет. С одной стороны, проповедовалась мысль, что схоластиков, Аристотеля и в первую очередь Церковь, принявшую и продвигающую их идеи, невозможно подвергать сомнению, что они обладают высшим и окончательным авторитетом. С другой стороны – мысль, что все необходимо поверять Писанием. С одной стороны возвышался неограниченный и не подвергаемый сомнению авторитет папы, с другой – авторитет Писания. Лютер как нельзя яснее давал понять: уважение его к Церкви и к папе глубоко и искренно, однако евангельская истина дороже. Распространенную идею, что Церковь обладает властью черпать из «сокровищницы заслуг» и раздавать заслуги по своему усмотрению, Лютер, не обинуясь, именовал «пьяным бредом, уместным разве только на маскараде» [125] Там же, 212. .

В июне Шерль предпринял еще одну попытку помирить Лютера с Эком. Однако тем временем ревностный сподвижник Лютера Карлштадт – этот человек в будущем окажет Лютеру еще множество медвежьих услуг – написал собственный ответ Эку, причем Лютеру об этом не сообщил. На ответ Карлштадта последовала новая реплика от Эка, еще более накалившая страсти. Лютер надеялся, что в ответе ему Эк сбавит тон и дальше можно будет продолжать спокойную, уважительную дискуссию; на это же надеялся и Шерль. «Быть может, – писал Лютер, – обе стороны сожалеют об этом споре, начатом самим дьяволом» [126] Цит. по: там же, 213. . По одним этим словам можно судить, как глубоко огорчал Лютера разгорающийся скандал, как надеялся он еще избежать разрыва, сгладить все острые углы и прийти к примирению. Но было уже поздно.

В 1518 году у Лютера было запланировано путешествие в Гейдельберг на съезд августинских общин. Как местный викарий, он должен был там присутствовать. Съезд был назначен на 25 апреля, и, поскольку Лютеру предстояло пройти приблизительно триста миль пешком, отправиться в путь следовало около 9 апреля. Однако спор об индульгенциях уже так разгорелся и вызвал такой ажиотаж, что Лютера предупредили: путешествовать пешком ему не стоит. Его могут схватить по дороге, отправить в Рим, а там быстро осудить как еретика и отправить на костер. Впрочем, герцог Фридрих ясно дал понять – как всегда, через посредство Спалатина, – что этого не допустит. Если Лютер не готов защищать себя сам, это сделает Фридрих. Интересно отметить: там, где Церковь и государство не разделены, – а здесь, как и нигде в мире, они разделены не были и останутся неразделенными еще почти три столетия, – богословское и церковное очень быстро становится политическим. Фридрих противился Риму, а папа не хотел обострять с ним отношения – по вполне светским причинам. Эти колебания папы стали особенно заметны через год, когда скончался император Максимилиан. Дело в том, что папа Лев X очень хотел видеть Фридриха своим союзником в вопросе о том, кто станет преемником Максимилиана – и это чисто политическое соображение резко умерило его пыл в деле Лютера.

Итак, Фридрих выписал охранные грамоты, и 9 апреля Лютер и двое его спутников покинули Виттенберг. Достигнув Юденбаха, Лютер узнал от Пфеффингера, советника курфюрста, который только что вернулся с имперского суда в Инсбруке, что сам император Максимилиан спрашивал о монахе из Виттенберга, чьи тезисы вызвали повсюду такое волнение умов. 18 апреля Лютер достиг Вюрцбурга – и здесь встретил старых эрфуртских друзей, Иоганна Ланга и Бартоломея Узингена. Они предложили подвезти его до Гейдельберга в своей карете.

О том, что происходило 25 апреля, нам известно мало; судя по всему, это было обычное собрание, на котором обсуждались разные организационные вопросы. Так, Штаупица переизбрали генеральным викарием, а место окружного викария вместо Лютера занял Ланг. Истории – и нам – интересен диспут, произошедший днем позже, 26 апреля.

В этот день Лютер представил свою «Теологию креста», в которой излагал и защищал важнейшую для себя идею: человек не может самостоятельно, руководствуясь разумом, достичь Бога. Сжато эта мысль выражена в стихе 1:23 Первого послания Павла к Коринфянам: «Но мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, для эллинов безумие» [127] American King James Version. . Лютер, возможно, уточнил бы, что под греками здесь следует понимать прежде всего наглого шарлатана Аристотеля. Но основная мысль вот в чем: наш разум имеет пределы. Он позволяет пройти определенный путь – но дальше мы упираемся в глухую стену. В этом месте нужно остановиться и ждать, когда на нас снизойдет откровение Божье. Бог должен спуститься к нам и Сам с нами заговорить. Если Он этого не сделает – для нас нет надежды. Мы одни, мы исчерпали весь запас человеческой логики, человеческих способностей и возможностей; нам остается лишь смотреть вверх и ждать. Разумеется, такой взгляд на вещи представлял собой вызов представителям схоластики, которые там присутствовали; но важнее всего было то, что участники диспута, принадлежавшие к молодому поколению, по-видимому, отлично Лютера поняли. Двое из них, Мартин Буцер и Иоганн Бренц, глубоко очарованные Лютером и его новым богословием, впоследствии стали его ревностными проповедниками и распространителями в разных частях империи.