Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Однако важно отметить: несмотря на то, что часто говорят и критики, и защитники, сам Лютер был весьма далек от чего-либо подобного. Его представление о «совести» было совсем не таким, как наше современное, в котором совесть берет начало из нашего самодостаточного «я». Напротив, его концепция истины ни на йоту не отличалась от той, что была принята Римско-Католической Церковью. Разница между ним и Церковью была лишь в одном – в идее, что совесть должна повиноваться непосредственно Богу. Католическая Церковь оставляла право говорить от имени Бога и руководить совестью верующих за собой; Лютер же, указывая на то, что и папам, и церковным соборам случается ошибаться, говорил, что Церковь не должна присваивать себе право говорить от имени Бога. Церковь – а именно папа и соборы – способна заблуждаться, и голос ее – не всегда голос Бога и Божьей истины; лишь в Писаниях, утверждает Лютер, можно найти безошибочный стандарт, согласно которому всем нам – в том числе и Церкви – следует исправить свою жизнь. Итак, если в Писании явно говорится не то, что говорят соборы и папы, значит, соборы и папы заблуждаются и должны переменить свои взгляды, а не наоборот. Говоря, что не может идти против совести, Лютер имел в виду только одно: если его знание, его понимание, руководимое простой логикой и ясной аргументацией, показывает ему, что Писание говорит то-то и то-то, а кто-то еще – пусть даже Церковь – говорит другое, у него нет выбора: он должен поступать так, как говорит Писание. Слово Божье превыше всего остального. Не личная совесть Лютера, а именно слово Божье. Совесть – это просто способность слышать и понимать: если ясно понимаешь слово Божье, у тебя нет иного выбора, кроме как ему следовать. Лютер, один из немногих в те времена, тщательно изучал слово Божье – и имел возможность заметить, что оно не ошибается так, как ошибаются церковные соборы и папы. Из этого он заключил, что лишь Писание говорит от имени Бога. Церковь должна склониться перед его авторитетом.

Однако из этого разговора о совести вытекает и еще одно следствие, касающееся различия между истиной и властью. Требуя снова и снова, чтобы ему показали, в чем он ошибается – если он действительно ошибается, как говорит Церковь, – Лютер обращался к идее, что любой может понять, о чем говорится в Писании, если осмелится его прочесть. Он понимал: если заставить своих противников заглянуть в Писание – хотя бы для того, чтобы показать ему его ошибку, – они поймут, что ошибаются сами. Другого способа их убедить он не знал: они должны взглянуть и убедиться сами. Но они не хотели смотреть, предпочитали не замечать того, что говорит Писание, и полагаться на голую силу Церкви. Принуждение к вере для Лютера было несовместно с Богом Писания. Бог всемогущ и всеведущ; Он один определяет, что есть истина; Он и есть истина. Но свою власть Он осуществляет совсем не так, как властители мира сего. Сила Его всегда, неизменно проявляется в слабости. Иисус омывал ноги Своим ученикам. Иисус умер на кресте за тех, кто отвергал Его и над Ним смеялся. Бог не топчет нас, а оказывает нам милость. Лютер видел, что для Церкви такой взгляд на власть остался чуждым и непонятным, что она обручилась с властью земной. Она присваивает чужие деньги, сжигает тех, кто не согласен с ее учением. Лютер пытался напомнить Церкви об ее истинных корнях, о библейской идее милосердного Бога, который не требует от нас повиновения, но сперва свободно дарует нам Свою любовь и делает нас праведными, дабы мы могли праведно жить. Это и есть евангельская Благая Весть, столь страшно искаженная и помраченная Церковью. Эта Благая Весть освободила Лютера от ужасов его предшествующей жизни. Это и есть сама истина, и ужас и ярость Церкви перед попытками показать эту истину лишь подтверждает, что Бог не на ее стороне. Ради того, чтобы показать эту истину другим, Лютер сделает все, что в его силах, – если понадобится, пойдет и на смерть. Смерти он страшится меньше, чем Бога – и отречения от истины Божьей.

Многие историки говорят о том, что Лютер первым поставил «личную совесть» превыше авторитета Церкви и империи. Однако, по иронии судьбы, сам Лютер вовсе не отстаивал право личности поступать как ей заблагорассудится. Он утверждал свободу личности поступать так, как угодно Богу, – там и тогда, где и когда Церковь или государство пытаются лишить людей этой свободы. Впервые в истории Лютер выдвинул современную идею религиозной свободы и свободы совести. Но свободу эту, в его понимании, осуществлял не самодостаточный человек, а Бог. Бесспорно, существовал риск, что кто-то обратит эти идеи во зло и начнет делать не то, чего хочет от него Бог; в той степени, в какой Лютер сознавал возможность такого риска и такой ошибки – он нес за это ответственность. Однако альтернативой такому риску было покорное принятие власти Церкви или государства – а это куда страшнее. Да, можно сказать, что позиция Лютера в Вормсе породила новые проблемы, прежде не существовавшие; однако в куда большей степени она даровала нам истинную свободу, способную привести к новому, более свободному и глубокому пониманию того, чего хочет от нас Бог. Как Иисус призывал фарисеев прекратить внешнее, обрядовое повиновение Богу и перейти глубже, к повиновению внутреннему – так и Лютер призвал каждого христианина оставить ребяческое послушание Церкви, не сравнимое со свободой и радостью истинного повиновения Богу.

19 апреля, на следующее утро после исторического заявления Лютера, император Карл собрал делегатов рейхстага – курфюрстов и немалое число князей, – чтобы решить, что делать дальше. Присутствовали на собрании и Алеандр, и другие папские нунции. Однако немцы не вполне понимали, как лучше поступить, и, подобно самому Лютеру, попросили дать им время на размышления. «Хорошо, – сказал молодой император. – Тогда я прочитаю вам свое мнение». И прочел вслух документ, который этим утром собственноручно написал. Писал он по-французски:

Вы знаете, что я происхожу от христианнейших императоров благородной немецкой нации, от католических королей Испании, от эрцгерцогов Австрийских и герцогов Бургундских. Все они до самой смерти были верными сынами Святой Римской Церкви и всегда защищали католическую веру, священные обряды, декреталии, таинства и похвальные обычаи – во славу Божью, ради распространения веры и спасения душ. После смерти они, согласно естественному закону, оставили эти святые католические обряды нам в наследство, дабы и мы жили и умирали по примеру предков… Поистине, великий стыд и оскорбление нам в том, что один-единственный монах, заблуждаясь в своих мнениях, противоречащих тысячелетней вере всего христианского мира, [идет] против Бога. Итак, я намерен не жалеть ни царств и владений моих, ни друзей, ни плоти и крови, ни жизни, ни самой своей души, дабы избежать этого великого позора – позора для меня и для вас, для благородного, во всех концах земли прославленного немецкого народа, призванного быть хранителем и защитником католической веры… Объявляю: теперь я сожалею о том, что так долго медлил с возбуждением дела против него и его лжеучений. Я твердо решил никогда более его не слушать… и поступить с ним как со злонамеренным еретиком [239] LW, 32:114. .