Мария Пастернак - Золото Хравна

— А что на ней было надето? — спросила Вильгельмина. — Какое было платье?

В этот момент они подошли к той самой скале, о которой шла речь, и Гамли задумчиво продолжал.

— Платьев таких я никогда не видал на людях. Оно было точно шелковое и все переливалось, как листва в солнечный день. Но цветом не зеленое, как листья, а скорее такое же, как волосы, — немного серое, немного рыжеватое, немного зеленоватое. И на нем такие пятнышки или крапинки, я не знаю, как лучше сказать… как у перепелки на крыльях. Оно было все в мелкую складку, и, когда она двигалась, все платье шевелилось, струилось. С ее плеч ниспадала шаль — синяя, как осенний водопад. Казалось, в глубине ее складок вспыхивают солнечные блики.

— А хвост? — спросил Торлейв со смехом.

— Не знаю, — отмахнулся Гамли. — Хвоста я не видал. Вот она, эта скала, и вот в этом месте она вышла. На ее шее было ожерелье из ракушек и еще другое, точно собранное из маленьких серебряных листьев и из бусин — ярко-красных, будто ягоды рябины. Она была так красива, что будь я постарше — наверное, влюбился бы в нее по уши. К счастью, я был еще ребенком, и поэтому ее чары не могли на меня подействовать.

— Я слышал немало историй о том, как люди женятся на хюльдрах, — Торлейв продолжал смеяться. — Рассказывают, что из них получаются прекрасные жены.

— Оддню говорит, у хюльдры длинный коровий хвост! — сказала Вильгельмина.

— Хвост отпадает во время венчания, — рассмеялся Торлейв. — Об этом мне рассказывала еще моя бабка Турид. Оддню тоже должна бы это знать. Так что ты, Гамли, спокойно мог жениться на той хюльдре, если бы захотел.

— Меня вполне устраивает Ланглив! — поспешно возразил Гамли. — Боюсь, я не смог бы жить бок о бок с таким возвышенным существом, как хюльдра. Нет, Ланглив твердо стоит на этой земле и держит в своих не слишком маленьких ручках безалаберного мужа, непослушных детей и все хозяйство.

Она вышла из зарослей плюща, точно отделилась от скалы.

С хюльдрой мы бы давно уже пошли по миру, я играл бы на псалтерионе [150] Псалтерион — старинный струнный щипковый инструмент. , а она бы пела своим дивным бархатистым голосом о святом Олафе и троллях, о Педере и Кирстен [151] «Святой Олаф и тролли», «Педер и Кирстен» («Наложница Педера») — известные скандинавские баллады. — всякое такое.

— Так что же сказала тебе хюльдра, Гамли? — напомнил Торлейв.

— Она сказала: «Ты славный мальчик, Гамли, сын Торда. Можешь ходить по моему лесу сколько тебе угодно, собирать ягоды и грибы, ловить рыбу в моих ручьях, охотиться на волков и лис. Но никогда не трогай птиц, белок, зайцев и оленей, не разоряй гнезд и не обижай детенышей». «А как же ястребы?» — спросил я. «И ястребов тоже, — отвечала она. — Это мои ястребы». Я пообещал ей. С тех пор я держу свое слово. Раньше Ланглив ругала меня, что я не езжу на охоту, как другие бонды, но потом привыкла. Да и то сказать, лисьих-то шкурок я добыл немало ей и дочкам на шубки.

— Ты мастер рассказывать сказки, Гамли, — покачал головою Торлейв.

— А что ты хочешь? У меня три дочки. Младшие всё еще требуют сказку на ночь, да и старшая не прочь послушать. Ланглив не умеет рассказывать, говорит, нет у нее воображения. К тому же я и вправду видел хюльдру, не всякий может этим похвастаться. И кстати, вон он, Тролличий кряж, на котором гнездятся ястребы.

Впереди нависала над лесом скала, полускрытая пеленою падающего снега. Чем ближе подходили они, тем гуще становились заросли. От самого подножия скалы разверзалась вниз глубокая расщелина. На дне ее, бурля, бежала узкая быстрая река. От воды поднимался легкий пар.

Скала расширялась кверху, стены ее были отвесны. На самом краю верхнего плато лежал огромный валун, иссеченный дождями и ветрами. Если всмотреться, на нем можно было различить грубо обозначенные черты лица: толстый нос, скошенный рот, тяжелую бровь, нависшую над каменной щекой; это и есть тролль, поняла Вильгельмина. На макушке тролля росли молодые березки, точно редкая поросль волос окружала каменную плешь великана.

У Вильгельмины все поплыло в глазах. Скала была изборождена множеством морщин и шрамов, выбеленных снегом и метелью. Вильгельмина словно во сне приблизилась к ней и положила маленькую руку на ее ледяной бок. И почувствовала, как видение сошлось с явью — одна картинка наложилась на другую и совпала с ней по всем контурам.

— Вот она, вот она, Торве! — вскрикнула она, чувствуя под ладонью обжигающее прикосновение холодного камня.

— Скала, которую ты видела? — спросил Торлейв.

Вильгельмина кивнула.

— Значит, все верно! — прошептала она.

— Хотите, расскажу, откуда здесь взялся этот тролль? — спросил Гамли, когда они отошли от кряжа.

— Рассказывай, — отозвался Торлейв. — Ты хороший попутчик, Гамли. С тобой не соскучишься.

— В незапамятные времена, — начал Гамли, — этого тролля обвел вокруг пальца Снорри, сын Снорри, парнишка из нашей округи. Мать у Снорри была бедная вдова, и перебивались они с воды на ячменную кашу. Как-то, в ночь молодого месяца, он возвращался с торгов, что всегда устраивают у нас на праздник или во время тинга. На торгах пытался он сбыть холстину, что соткала его мать, да шкурки тех белок, что удалось ему настрелять в лесу. Шагал он через лес напрямик и в свете месяца увидал, что внутрь скалы ведет большая пещера. Снорри вошел в нее и двинулся вглубь. Он ожидал, что будет совсем темно, но неведомо откуда лился слабый желтоватый свет, отблески его играли на стенах пещеры, и Снорри шел и шел себе вперед, ни о чем не думая…

— Странно, — пожал плечами Торлейв. — Я бы на его месте задумался, прежде чем так вот просто взять и ни с того ни с сего по дороге с ярмарки вломиться в пещеру, из которой льется какой-то свет.

Вильгельмина рассмеялась.

Черные глаза Гамли весело сверкнули.

— А Снорри вот не задумался! Я не скажу вам почему. Может, он и впрямь был не так уж умен — ты, кажется, на это намекаешь? — а может, очень храбр…

— А может, то и другое вместе, — подсказал Торлейв.

— Так или иначе, Снорри шагал вперед тесными коридорами. Свет разгорался все ярче. Вдруг Снорри оказался в огромном подземном зале. Тут он понял, откуда шел свет: на полу огромной грудой лежали сокровища — золотые монеты, слитки, вазы, подносы, браслеты, ожерелья, запястья, кольца, королевские короны; драгоценные камни — рубины, топазы, изумруды, адаманты — россыпи всяких камней. Сокровища сияли так ярко, что зал был залит их светом.

— Я, конечно, не так много в жизни видел изумрудов и топазов, — сказал Торлейв, — но первый раз слышу, чтобы они могли светиться в темноте.