Бернард Корнуэлл - Последнее королевство [litres]

Армия англосаксов делилась на две части. Первая, поменьше, состояла из людей самого короля, его вассалов, охранявших Альфреда и его семью. Больше они ничего не делали, потому что были настоящими воинами. Но их было немного, и мы с Леофриком не хотели иметь с ними ничего общего, потому что присоединиться к королевской гвардии означало оказаться в непосредственной близости от Альфреда и, следовательно, ходить в церковь.

Вторая часть армии, гораздо бо́льшая, представляла собой фирд и в свою очередь делилась по графствам. Каждое графство, в котором имелся собственный олдермен и шериф, было обязано участвовать в вербовке фирда, то есть собирать со всей округи мужчин, способных держать оружие. Таким способом можно было собрать много народу. Например, Хамптонскир запросто мог дать три тысячи вооруженных человек, а в Уэссексе было девять графств, способных выставить столько же. Но за исключением тех, кто служил непосредственно олдермену, фирд состоял в основном из фермеров. У некоторых имелись щиты; копья и топоры – в изобилии, зато мечей и доспехов почти не было. Хуже того, фирд крайне неохотно покидал границы своего графства и еще неохотнее шел куда-то в сезон полевых работ. У холма Эска, в единственной битве, выигранной англосаксами у датчан, победу одержала королевская гвардия – Альфред с братом разделили ее пополам и нанесли стремительный удар. А фирд у Эска, как обычно, выглядел грозно, но вступил в бой лишь тогда, когда настоящие воины уже сделали всю работу. Короче говоря, фирд был так же полезен, как дыра в днище судна, но Леофрик надеялся найти людей именно там.

Кроме того, были еще команды кораблей, которые теперь напивались в кабаках Гемптона, – этих людей Леофрик тоже хотел заполучить, для чего требовалось убедить Альфреда освободить Хакку от должности командира. К счастью, сам Хакка прибыл в Сиппанхамм и умолял отозвать его из флота. Он каждый день молился и говорил Альфреду, что ни за что не хочет снова увидеть море.

– У меня морская болезнь, господин.

Альфред всегда сочувствовал людям, страдающим от хворей, потому что сам часто болел. Должно быть, он знал, что Хакка не в состоянии командовать кораблями, но проблема состояла в том, что Хакку некем было заменить. В конце концов король призвал четырех епископов, двух аббатов и одного священника, чтобы посоветоваться с ними, и я узнал от Беокки, что они молятся о новом назначении.

– Сделай же что-нибудь! – рычал на меня Леофрик.

– Что, черт побери, я могу сделать?

– У тебя же есть приятели-священники! Поговори с ними. Поговори с Альфредом, Задница.

Теперь он редко называл меня так, только когда сердился.

– Альфред меня не любит, – ответил я. – Если я попрошу отдать флот нам, король отдаст его кому угодно, только не нам. Может, вообще какому-нибудь епископу!

– Проклятье!

В итоге нас спасла Энфлэд. У рыжей девицы была добрая душа, а к Леофрику она питала особенно нежные чувства. Услышав наш спор, она присела рядом, стукнула ладонью по столу, призывая замолчать, и спросила, почему мы ругаемся. Потом чихнула, потому что была простужена.

– Мне нужно, чтобы эту бесполезную Задницу, – Леофрик указал на меня большим пальцем, – назначили командовать флотом. Только он слишком молод, слишком уродлив, слишком страшен и к тому же язычник, а Альфред слушается своры священников, которые вот-вот назначат главным какого-нибудь престарелого пердуна, который не отличит корабельного носа от собственного хрена.

– Каких священников? – поинтересовалась Энфлэд.

– Епископов Скиребурнана, Винтанкестера, Винбурнана и Эксанкестера, – сказал я.

Она улыбнулась, снова чихнула, а через два дня меня позвали к Альфреду. Оказалось, что епископ Эксанкестерский охоч до рыжих.

Альфред принимал меня в большом зале – красивой постройке с резными балками и стропилами, с каменным очагом посередине. Его гвардейцы остались у двери, за которой толпились в ожидании аудиенции просители, кучка священников молилась на другом конце зала, а мы с королем стояли в стороне от прочих, у очага. Во время беседы Альфред быстро вышагивал взад-вперед. Он сказал, что подумывает назначить меня командующим флотом. Только подумывает, подчеркнул он. Господь направляет его выбор, но королю нужно поговорить со мной и узнать, согласуется ли его собственная интуиция с советом Бога. Альфред очень полагался на интуицию. Как-то раз он долго рассказывал мне о «внутреннем глазе» человека, способном привести нас к высшей мудрости. С этим я бы согласился, хотя назначение командира флота не требует высшей мудрости – нужно просто найти хорошего рубаку, желающего убивать датчан.

– Скажи, – продолжал король, – обучение грамоте укрепило твою веру?

– Да, господин, – ответил я с наигранным жаром.

– В самом деле?

В его голосе прозвучало сомнение.

– Житие святого Свитуна, – сказал я, взмахнув рукой, словно от переполняющих меня чувств, – и истории Чада!

Я умолк, словно не находя достойных слов, чтобы выразить восхищение этим поразительным человеком.

– Благословенный Чад! – Альфред был счастлив. – Ты же знаешь, что люди и скот исцелялись благодаря его праху?

– Чудо, господин.

– Приятно слышать это от тебя, Утред, – сказал Альфред, – я рад, что ты обрел веру.

– Она дарует мне величайшую радость, – ответил я с честным выражением лица.

– Только с верой в Господа мы сможем противостоять датчанам.

– Именно так, господин, – отвечал я со всем пылом, какой сумел в себе отыскать, недоумевая, почему бы ему просто не назначить меня командиром флота и не покончить с этим.

Но король погрузился в воспоминания.

– Помню, когда я впервые тебя увидел, меня потрясла сила твоей детской веры. Она вдохновила меня, Утред.

– Рад это слышать, господин.

– Но потом, – он развернулся и нахмурился, – я заметил, что вера твоя ослабла.

– Господь испытует нас.

– Да! Это так!

Альфред вдруг поморщился. Он вечно был болен. Он лишился сознания от боли в день своей свадьбы, хотя, возможно, просто пришел в ужас, поняв, на ком женится. И потом его постоянно мучили резкие приступы боли. Хотя, как он однажды сказал, переносить эти приступы было легче, чем главную болезнь – чирьи. Вот они-то и были настоящим «эндверком», такие болезненные и кровоточащие, что по временам он не мог даже сидеть. Иногда чирьи проходили, но большую часть времени король страдал от болей в животе.

– Господь испытует нас, – продолжал он, – должно быть, он тебя проверял. Мне хочется думать, что ты прошел испытание.

– Уверен, что прошел, – сказал я серьезно, мечтая завершить наконец этот нелепый разговор.

– Но я все-таки сомневаюсь, назначать ли тебя командиром, – признался он. – Ты так молод! Правда, ты доказал свое рвение, выучившись читать, и ты благородной крови. Но ты по-прежнему больше любишь кабак, чем церковь. Разве не так?