Ирина Измайлова - Царь Гектор

— Вы убили его? Ты в этом уверен?

Голос Гермионы как-то странно звенел.

— Да, я уверен. Я не видел его смерит, но он умрёт непременно. Он смертельно ранен и скорее всего сейчас уже мёртв.

— Так будь же ты проклят, убийца!

Этот пронзительный крик вырвался у царевны вместе с истерическим рыданием. Она бросилась к Оресту, растопырив пальцы, будто хотела вцепиться ногтями в его глаза. Но тут же запрокинула голову, схватила себя за волосы и завыла, дико раскачиваясь из стороны в сторону.

— Он умер! — вопила Гермиона. — Мой Неоптолем! Моё сердце, моё сокровище! Умер от рук грязных трусов, которые напали шестнадцать на одного, с мечами на безоружного! Ублюдки, скоты, псы! Вы убили самого отважного и самого прекрасного из ахейцев!

Орест стоял перед нею уже в совершенном оцепенении.

— Но я сделал только то, что ты мне приказала... — прохрипел он наконец.

— Я?! Я приказала? Я?! — Гермиона уже не кричала, а визжала, её красивое лицо так исказилось, что стало если не безобразным, то пугающим. — Я говорила что-то в безумии, дико ревнуя, но я не могла желать его смерти, не могла! И ты убил его только потому, что хотел меня! Да скорее козёл станет мужем львицы, чем ты до меня дотронешься, негодяй!

И тут же она вновь всплеснула руками.

— Ах, да нет же, нет же... Ты же говоришь, что не видел его смерти! Нет, нет, он не умер, не умер, нет! Он молодой и сильный, он должен выжить! Я тотчас пошлю рабов узнать, что с ним! Эй, люди, ко мне!

Дальше Орест не слушал. Он выскочил из шатра, борясь с неистовым желанием выхватить из ножен меч, выпачканный в крови Неоптолема, и разрубить пополам беснующуюся перед ним тварь. Только кровавый призрак Клитемнестры, вновь возникший перед ним в это мгновение, помешал ему. Во время сильного возбуждения он всегда видел убитую мать, и это лишало его воли.

Он бежал к берегу, ничего не видя, не помня себя, когда ему преградил дорогу Менелай и, схватив за плечо, потащил к своему шатру.

— Мы все можем стать жертвами твоего безумия! — кричал теперь Менелай, стискивая кулаки. — Из города выступил отряд вооружённых воинов, и, как мне сказали, это — мирмидонцы, а они за своего Неоптолема готовы нас всех разорвать на куски! И это сделал ты, ты, мой племянник! И ради чего?! Ради вздорной девки!

— Хватит!

Оцепенение Ореста вдруг прорвалось, и на него нахлынуло бешенство, не уступающее бешенству Менелая. В это мгновение он стал похож на Атрида Агамемнона, хотя обычно в нём никто не замечал сходства с отцом. Его лицо стало багровым, кровью налились и глаза.

— Не смей так говорить со мной! — закричал он и шагнул к Менелаю, хватаясь за рукоять меча. — Кто бы говорил... Ты сам из-за вздорной бабы новел целые полчища ахейцев к берегам Трои, где они проторчали двенадцать лет! Ты угробил тысячи людей, чтобы вернуть свою неверную жену! Ты!

— Идиот! — прогремел Менелай. — При чём тут эта баба? Я даже не забрал её с собой из павшей Трои, я даже не помню, куда её дел, убил или оставил в живых! Она была моей женой, и там была оскорблена моя гордость и обесчещен мой дом и мой венец!

— А при чём были все остальные?! — не отступал Орест. — И мой отец тоже погиб из-за тебя, из-за того, что уехал так надолго!

Невероятной силы пощёчина отшвырнула Ореста на несколько шагов и чуть не опрокинула наземь. Он заревел по-бычьи и дёрнул из ножен меч. Но лезвие застряло в ножнах — свежая кровь на нём, загустев, мешала клинку двигаться. Когда же новым рывком юноша обнажил своё оружие, перед ним уже сверкал меч Менелая.

— Изволь! — голос царя Спарты был глух и страшен. — Тебе не привыкать убивать свою родню, так что не стесняйся. Но только я не женщина, которую легко было зарезать. И не тебе, щенку, не умеющему драться, поднимать на меня оружие. Я бы уже сейчас выпустил из тебя кишки, но ты всё же сын Агамемнона. А потому начинай первым, а там уж не обижайся!

Они стояли друг против друга с обнажёнными мечами и смотрели один другому в глаза довольно долго. И Орест не выдержал. Задыхаясь, он опустил меч.

— Ни к чему это! — простонал он глухо. — Мне всё безразлично! Всё!

Полог шатра откинулся.

— Что нужно? — спросил Менелай, на всякий случай не опуская оружия и краем глаза следя за Орестом.

— Царь! — у входа стоял запыхавшийся воин-спартанец. — Корабли Эпира вышли в море. Они перегораживают выход из залива. Нам не уплыть отсюда!

— Демоны Тартара! — вскрикнул царь, и краска стала сходить с его лица. — Они нас поймали! И как быстро опомнились... Но если их царь мёртв или при смерти, то кто успел так быстро отдать приказ? Не сами же гребцы сообразили...

— Их послала Андромаха. Так говорят мирмидонские воины, которые сейчас занимают гавань. В храме после заключения брачного союза царь Неоптолем назвал её наследницей власти до того, как её сын пожертвует свои волосы Аполлону. [3] По обычаю в Древней Греции мальчик, ставший юношей и признанный взрослым, в знак этого приносил на алтарь бога Аполлона прядь своих волос.

— Ах вот что! — Менелай повернулся к Оресту и внезапно расхохотался, почти весело, закатываясь смехом и свободной рукою хлопая себя по бедру. — Вот оно как! Так ты, Орест, ещё и подарил нам новую царицу Эпира, которая ненавидит нас всех, как злейших врагов! Что же ты с твоими придурками-убийцами не позаботился тогда уж и её заколоть, что ли, раз уж вам взбрело в голову посягать на царя?

Орест опустил голову.

— Гермиона не велела её трогать. Она хотела, чтобы после смерти Неоптолема эта женщина и её сын погибли от рук жителей Эпира. Она была уверена, что те разорвут их на куски...

— О, женский ум куда как вникает в суть! — возопил Менелай. — И рисует картины, которые ласкают женскую душу. А выходит-то всё не так!

Он вновь топнул ногой, резко вложил меч в ножны и приказал воину:

— Коня! И поскорее. Если к вечеру мне не удастся разрубить этот узел, к утру перерубят всех нас.

Уже выходя из шатра, царь вновь через плечо посмотрел на Ореста.

— Я не приказываю взять тебя под стражу, потому что мне стыдно отдать такой приказ. Очень надеюсь, что ты не сбежишь и не зарежешься до моего возвращения. Хотя бы сейчас найди в себе мужество и будь мужчиной.

— Ты в город? Можно я с тобой? — крикнул, встрепенувшись, Орест.

— Только тебя там и не хватало!

И полог шатра упал.

Андромаха стояла, опираясь руками на спинку кресла, и смотрела, как лекарь Махаон, согнувшись и время от времени отирая локтем обильный пот, зашивает одиннадцатую или двенадцатую рану на геле Неоптолема.

Всего царю было нанесено двадцать восемь ран. Шесть из них лекари сочли смертельными, десять — более или менее опасными, остальные были лишь дополнительными причинами кровотечения, которое одно уже должно было бы убить царя Эпира. Но он ещё жил, и трое призванных жрецами лекарей, хотя и не верили, что его возможно спасти, тем не менее прилагали все свои силы и использовали всё своё умение, чтобы попытаться сделать это.