Бернард Корнуэлл - Король зимы

— Я должен был догадаться, что ты придешь, — сказал я.

— Да, — кивнул Галахад, — должен был.

В его глазах стояли слезы, светлые слезы радости.

Мы переплыли пролив, и я понес Нимуэ вдоль дороги черепов к пиршественному залу, где увидел человека, нагружавшего солью телегу и собиравшегося отправиться в Дурноварию. Положив Нимуэ на прикрытый полотнищем груз, я пошел за скрипящей телегой, которая не спеша катилась на север в сторону города. Я вынес Нимуэ с Острова Смерти сюда, на землю войны.

Я отвел Нимуэ на отдаленную ферму Гиллад, но заняли мы не большой дом, а заброшенную пастушью хижину, где нас никто не мог потревожить. Прежде чем накормить несчастную горячим бульоном и молоком, я вымыл ее всю с ног до головы, отскоблил каждый дюйм худенького тела. Вымытые волосы я старательно и осторожно расчесал костяным гребнем. Они были так спутаны, что пришлось отрезать некоторые пряди. Теперь из прямых влажных волос нетрудно было вычесать вшей, а после этого я ополоснул Нимуэ чистой водой и завернул в большое шерстяное одеяло. Она терпела всю эту долгую процедуру, как маленький послушный ребенок. Сняв с огня кипевший бульон, я заставил ее поесть, пока сам мылся и вылавливал вшей, которых набрался от нее.

К тому времени, когда все было закончено, наступил вечер, и Нимуэ быстро уснула на постели из срезанных мною стеблей папоротника. Она проспала всю ночь, а утром съела шесть яиц, которые я поджарил на сковородке прямо над огнем. После завтрака она снова впала в сон. Я взял кусок кожи и вырезал повязку для ее глаза, потом приказал одному из рабов Гиллада принести одежду и послал Иссу в город разузнать новости. Он был умным и приветливым парнишкой, и даже случайные путники с легкостью доверялись ему в разговоре где-нибудь в придорожной таверне.

— Полгорода открыто говорит, что война уже проиграна, лорд, — доложил он, возвратившись.

Нимуэ спала, и мы толковали, сидя на берегу ручья неподалеку от хижины.

— А другая половина? — спросил я.

Он ухмыльнулся.

— Ждет с нетерпением Лугназада, лорд. Они и думать не думают ни о чем другом. Думают только христиане. — Он презрительно сплюнул. — Они постоянно рассуждают о том, что Лугназад — злой праздник и что король Горфиддид идет покарать нас за наши грехи.

— И в угоду им приходится признать, что мы действительно грешны и заслужили самое суровое наказание, — усмехнулся я.

Иссу рассмеялся.

— Поговаривают, — продолжал он, — будто Артур не осмелится отлучиться из города на праздник, опасаясь, что в его отсутствие люди взбунтуются.

Я покачал головой.

— Он непременно захочет на время празднования Лугназада быть вместе с Гвиневерой.

— Кто бы не захотел? — тихо произнес Иссу.

— Ты видел златокузнеца? — спросил я. Он кивнул.

— Кузнец говорит, что не может сделать глаз раньше, чем через две недели. Он никогда прежде такого не делал и собирается вырезать глаз из мертвеца, чтобы точно угадать величину.

Я заметил, что лучше бы это был глаз ребенка, ибо леди не так уж велика.

— Ты сказал ему, что глаз должен быть полым? — напомнил я.

— Сказал, лорд.

— И хорошо сделал. А теперь, по-моему, собираешься заняться плохим делом — попраздновать Лугназад?

Он весело рассмеялся:

— Да, лорд. Лугназад считался праздником сбора урожая, но для молодежи он был днем плодородия, и безудержные пиры начинались еще накануне ночью.

— Тогда иди. Я побуду тут.

Оставшись один, я занялся устройством шалаша для празднования Лугназада. Мне хотелось чем-нибудь порадовать Нимуэ, хотя пока ей было не до веселья. Первым делом я нарезал ивовой лозы и сплел на берегу ручья нечто вроде большого капюшона, украсив его васильками, маками, цветками воловьих глаз, наперстянки, и все это перевил длинными плетями розовых вьюнков. Такие шалаши делались к празднику по всей Британии, а потом, уже весной, по всей Британии рождались сотни младенцев, зачатых в Лугназад. Весна считалась хорошим временем для рождения ребенка, который приходит в мир накануне летнего изобилия. Впрочем, урожай будущего года напрямую зависел от сражений, которые могли начаться уже после сбора урожая нынешнего.

Нимуэ появилась из хижины как раз в тот момент, когда я вплетал последние цветы в ивовый костяк шалаша.

— Уже Лугназад? — удивилась она.

— Завтра.

Она смущенно засмеялась.

— Никто никогда не сплетал мне шалаша.

— Ты никогда этого и не хотела.

— А теперь хочу, — тихо проговорила она и опустилась на траву с таким радостным лицом, что сердце у меня затрепетало.

Нимуэ прикрыла пустую глазницу кожаной повязкой и надела одно из принесенных служанкой Гиллад платьев. Это было простое коричневое платье рабыни, но ей всегда шли простые вещи. Худая, бледная, она все же сияла чистотой, а на щеках играл легкий румянец.

— Куда девался золотой глаз, не знаю, — печально сказала она, дотрагиваясь до новой повязки.

— Я попросил сделать новый, — успокоил я ее, умолчав о том, что отдал кузнецу последние монетки.

Мне до зарезу нужна была новая схватка, чтобы пополнить отощавший кошелек.

— Есть хочу! — сказала Нимуэ с тем озорством, которое так нравилось мне в ней прежде.

Я кинул несколько березовых веточек на дно горшка, чтобы бульон стал прозрачнее, и поставил его на огонь. Она съела все до капли и блаженно растянулась в шалаше, задумчиво глядя на тихо журчавший ручей. На поверхности воды появилась цепочка пузырей — это проплыла выдра. Я видел ее раньше, эту матерую хищницу, вся шкура которой была испещрена следами когтей и проплешинами шрамов от копий неудачливых охотников. Нимуэ следила за бежавшей дорожкой пузырьков, пока те не исчезли под низко склоненными ветвями ивы, и заговорила.

Она всегда любила долгие, неторопливые беседы, но в тот вечер была просто ненасытна. Нимуэ жаждала новостей, и я вывалил все подряд, но она потребовала подробностей и деталей, как можно больше мелких и на первый взгляд пустячных деталей. Она ловко прилаживала каждую подробность, заполняя ею пустоты в моих рассказах, и выстраивала всю историю на свой лад. Все, что произошло за последний год, Нимуэ собрала и выложила, словно мозаику на полу огромного зала. В отдельности каждая ячейка могла показаться ничтожной, но, соединяясь с соседней, вдруг приобретала важный смысл и становилась непременной частью целого, черточкой в осмысленном и понятном рисунке. Больше всего Нимуэ заинтересовалась свитком, который Мерлин вынес из сгоревшей библиотеки Бана.

— Ты не читал его? — спросила она.

— Нет.

— Я прочту! — пылко воскликнула она.

Немного поколебавшись, я наконец решился высказать давно мучившую меня мысль.