Николай Гейнце - Ермак Тимофеевич

— Действительно, Иван Иванович, не уразумеешь ты того…

— Чего разуметь-то?

— Да вот что во мне деется. Кажись, бросил бы все и полетел назад к своей лапушке…

— Чуял я это давно, — грустно заметил Иван Кольцо.

— Что чуял-то?

— А то, что пропал ты, Ермак Тимофеевич, для ратного дела.

Ермак вспыхнул.

— Пропал, говоришь?.. Ну, это еще погодить надо… Пропадать-то, может, мне и рано…

— Рано-то рано, что говорить, но…

— А коли рано, так и не пропаду я. Вот весь сказ.

— Дай-то бог, — тихо молвил Иван Кольцо.

В это время грянул выстрел одного из сторожевых казаков, за ним другой, третий. Лагерь вскочил на ноги.

Раньше всех стоял на ногах Ермак Тимофеевич и его бравый есаул Иван Кольцо.

— Что за притча! — воскликнул первый. — С чего это?

— Видно, в лесу неладно, — сообразил Иван Иванович.

Сторожевые посты находились со стороны леса.

Ермак и Кольцо бросились к одному из стоявших на посту людей.

— Ты в кого пулял? — спросил атаман.

— И сам не знаю. Стою, гляжу на лес, — ответил тот. — Вдруг что-то замелькало между деревьями… Стал вглядываться. Отделились от лесу точно темные точки и поползли сюда. Може, зверь, а може, и человек. Я и выстрелил, за мной выстрелили и другие постовые. Точки скрылись в лесу.

Ночь была лунная, светлая. Ермак и Иван Кольцо действительно почти у самой опушки леса рассмотрели несколько темных точек.

— Поглядеть надо, что бы это такое? — сказал Ермак Тимофеевич и вместе с Иваном Ивановичем двинулся к опушке.

Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу темные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых казаков. У большинства из них в руках были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.

— Ишь тут их сколько, точно черных тараканов, — заметил Ермак.

— Да, может, это те же самые, что прошлой ночью угощали нас стрелами, — сказал Кольцо.

— Откуда же они здесь взялись? — спросил Ермак.

— Да лес-то один и тот же, им по лесу идти не в пример ближе, так как река делает здесь заворот, — объяснил есаул.

— Может, и так, — согласился Ермак.

В это время у самого его уха прожужжала пущенная из чащи леса стрела.

Пролетев мимо, она вонзилась в кафтан одного из казаков.

За первой стрелой появилась другая, третья, десятая и так далее, летело по несколько стрел разом.

— На нехристей! — крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру в глубь леса. Казаки не стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.

Сторожевые посты были, однако, увеличены. Потухшие костры люди больше не разводили.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо развели только свой небольшой костер невдалеке от реки, шум от быстрого течения которой доносился до них.

— Ишь, катит волны-то свои, Чусовая, что твоя Волга, — сказал Иван Иванович, когда они с Ермаком Тимофеевичем снова уселись у костра.

— Сказал тоже, Волга, — со вздохом отвечал атаман. — Волга-то втрое шире, коли не более, да и у волны ее звук мягкий, не так дико шумит-то матушка, как эта дикая река…

— И впрямь Волга-матушка выступает медленно, плавно, а эта бежит сломя голову, точно гонит кто куда… Ни дать ни взять остяки по лесу.

— Да, здорового стрекача задали они. Да и покрошили многих наши молодцы. Долго их помнить будут.

— Так и следует, чтобы помнили…

— А все же спасибо им, что нас потревожили, — сказал Ермак Тимофеевич.

— Это как же?

— Да так! Раззадорилось мое сердце, кручина-то из него повыгналась!..

Иван Кольцо истово перекрестился. Это было сделано с такою верою, что Ермак Тимофеевич невольно последовал примеру своего есаула и друга.

— Поздненько мы только хватились выбраться, — сказал Иван Иванович.

— Как поздненько? — спросил Ермак.

— Да так, холодновато становится. До покрова всего месяц остался, скует он, батюшка, реку льдом и покроет землю снегом.

— Здесь реки-то быстрые, не скоро замерзают.

— Это все едино, зато они еще быстрее становятся, плыть-то по ним нельзя.

— Ой ли?

— Да уж так, слышал я от старожилов здешних мест еще у Строгановых, — сказал Иван Иванович.

— Что ж, спрячем где ни на есть челноки, пешком пойдем… Все едино зима-то нас должна была застать. Не на месяц идем, а раньше или позднее, какая в этом разница?.. Слушай, Иван Иванович, — вдруг переменил разговор Ермак Тимофеевич, — а не хитрит ли со мной Семен Аникич?

— Как это хитрит? — не понял прямодушный Иван Кольцо.

— Что обручил меня с девушкой… Может, это так, для отвода глаз сделал, а уехал я-то, он и не пошлет в Москву челобитье…

— Нет, этого он не сделает.

— Ты думаешь? — спросил Ермак.

— Старик он правильный. Крест носит.

— А меня так берет сумление, — вздохнул Ермак. — Уж больно скоро он на все согласился.

— Да как же не быть-то ему в согласии? Вишь, девушка-то, бают, без тебя извелась совсем, чуть Богу душу не отдала.

— Это-то верно.

— Так то-то и оно-то, поневоле согласишься, только бы жива была да здорова… Любит ведь он ее.

— Вместо отца ей.

— Вот видишь.

В таких разговорах прошла вся ночь. Забрезжилась заря.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо, вздремнув полчасика перед рассветом, подняли людей. Подкрепившись сваренной кашей, снова спустили челноки на воду и поплыли далее.

Сон освежил и ободрил всех. Весла быстро и мерно резали воду, на многих челноках затянули песни, которые гулко раздавались по пустынным берегам реки и повторялись лесным эхо.

Ермак Тимофеевич радовался царившему среди людей веселью. Он видел, что они стали втягиваться в походную жизнь, рады были тряхнуть стариной и пожить в этом напряженном состоянии, которое порождается постоянной опасностью и вырабатывает в ратных людях быструю сметку и отвагу. Он с удовольствием наблюдал, как просыпались в них его прежние волжские товарищи.

Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью о последних днях, проведенных у Строгановых, в светлице своей лапушки. О будущем старался не думать. «Чему быть, того не миновать», — утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился, порадовав горячо его любившего друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.

«Люди чутки — сейчас признают, что не тот уже Ермак, каким был на Волге, чего доброго, и назад повернут! Тогда прощай и милость царская, и царское прощение, и знатная добыча, ожидавшая их в сибирской земле… Нечего было и огород городить! И на славное имя Ермака Тимофеевича наложится пятно бесславия!»