Виталий Гладкий - Митридат

Купец на четвереньках выбрался на свет ясный и, кряхтя, выпрямился. Рапсод тоже не заставил себя долго ждать.

Возле повозки, с трудом сдерживая разгорячённых коней, гарцевали скифские воины. Впереди всех, на прекрасном мидийском скакуне, важно восседал юноша лет восемнадцати в остроконечном войлочном колпаке, перевязанном у основания пурпурной лентой. Одет он был в кожаную безрукавку, из-под которой выглядывала богато расшитая золотыми нитками белая рубаха тонкого полотна; узкие шаровары из дорогой персидской ткани были заправлены в мягкие сапожки с невысокими голенищами. На широком боевом поясе, окованном железными пластинами, висел акинак, а в руке юноша держал бронзовый чекан, своего рода жезл, указывающий на знатность происхождения его владельца. Похоже он, несмотря на молодость, и был военачальником отряда.

— Ты эллин? — спросил юноша, обращаясь к купцу сильным гортанным голосом на языке жителей Эллады.

— Да, я купец из Пантикапея… — Аполлоний пока не знал, радоваться ему избавлению от разбойников или нет. Чуть помедлив, он добавил, на всякий случай кланяясь: — Господин…

— Куда держишь путь?

— В Неаполис, к великому царю скифов Скилуру [184] Скилур — скифский царь 2 в. до н.э. .

— Тебе повезло, купец, — улыбнулся уголками губ молодой военачальник. — Я сын царя Палак.

— О-о… — простонал купец в радости. — Пусть боги будут всегда милостивы к тебе, царевич.

— А это кто? — Палак указал чеканом на Эрота; рапсод, как ни в чём не бывало, спокойно поглаживал злобно урчащего пса.

— Я — трава перекати-поле, гонимая ветром странствий, — опередил купца рапсод и взял в руки кифару.

— Бродячий музыкант… — строгие серые глаза юноши прояснились. — Мне твоё лицо знакомо, — добавил он после некоторых раздумий.

— У сына царя скифов орлиный взор и память мудрой совы, — польстил царевичу рапсод. — Пять зим назад я был удостоен высокой чести услаждать слух повелителя Таврики песнопениями о подвигах величайшего из героев, богоравного Геракла.

— Вспомнил! — на смуглом скуластом лице юноши появилось выражение восторга. — На весенних празднествах, посвящённых прародителю сколотов [185] Сколоты — самоназвание причерноморских скифов. Таргитаю [186] Таргитай — мифологический прародитель скифов-сколотов, сын Зевса (Папая) и дочери р. Борисфен (Днепр). … — он церемонно прижал руку с топориком к груди и не спеша кивнул — поклонился. — Я приглашаю тебя во дворец отужинать вместе со мной. Коня! — приказал он.

Рапсоду подвели гнедого жеребца, захваченного у разбойников.

— Дарю, — с величественным жестом произнёс Палак. — Мы поедем вперёд. Вместе. Садись.

— Прости, царевич, но… — смущённый неожиданной милостью Эрот попытался что-то сказать, но мысли его спутались и он умолк на полуслове.

— Не беспокойся, купцу помогут мои воины, — понял рапсода Палак. — К ночи караван будет в Неаполисе. Я нетерпелив, — царевич рассмеялся. — И потому хочу как можно скорее услышать звуки твоей божественной кифары. А-эй! — Он поднял жеребца с места в галоп и помчал по дороге, увлекая за собой Эрота.

— Аполлоний! — прокричал уже на скаку рапсод. — Не оставляй пса! На повозку…

Его слова утонули в пыли, поднятой копытами скакунов телохранителей царевича; словно кентавры, скифы помчались вслед своему повелителю, оглашая степь криками и хлёсткими щелчками нагаек.

Утренняя заря выкрасила небо над степью в прозрачный пурпур. На ещё сонную равнину лился розовый свет, воздух был чист и прохладен, как глоток родниковой воды. Ночная темень постепеннотаяла, уползала на запад, и в голубоватосером предрассветье среди степи начал вырастать огромный скальный мыс, увенчанный зубчатой стеной с башнями. Его мрачные красно-коричневые скалы нависали над речным плёсом, скрытым от глаз сизой колеблющейся дымкой тумана. И только вблизи можно было заметить, что за лето река обмелела, застыла в заводях, затянутых ряской, а местами истончилась в ручей, причудливо петляющий среди каменных глыб. Пахло тиной, свежескошенным сеном и дымом костра.

Костёр уже погас. Только крохотные искорки посверкивали в пушистом пепле, да горячий пар над котлом с похлёбкой приятно щекотал ноздри воинов ночной стражи Неаполиса, охранявших главные ворота столицы скифского царства. Бездомный пёс, привлечённый запахом снеди, в голодном вожделении подобрался почти вплотную к воину, делившему между товарищами просяные лепёшки, но, получив увесистого пинка, с жалобным визгом затрусил к храмам Деметры [187] Деметра — у греков богиня плодородия и земледелия. и Гермеса [188] Гермес — в греческой мифологии вестник богов. , расположенным в полустадии от крепостных стен. Святилища, построенные эллинами (переселенцев из Греции в Неаполисе было больше трети от числа горожан), предназначались в основном для простолюдинов. Люди богатые и знатные совершали богослужения в храмах акрополя [189] Акрополь — укреплённая возвышенность, холм в древнегреческом городе; за стенами А. Обычно располагался царский дворец и храмы. , защищённых толстенными стенами.

Город просыпался. Лениво тявкали сторожевые псы, пели петухи, перекликались хозяйки, разжигающие очаги. В небольших загонах возле храмов блеяли ягнята, откармливаемые жрецами для продажи тем, кто хотел принести жертву богам.

Аполлоний проворочался ночь без сна. Его поселили в одной из комнат общественного здания, стоящего на городской площади напротив главных ворот Неаполиса. У противоположной стены комнаты на каменной лежанке, укрытой звериными шкурами, сладко похрапывал Эрот. Возле постели рапсода, положив лобастую голову на лапы, пристроился пёс разбойников. Стоило купцу пошевелиться, как он открывал глаза и недружелюбно посматривал в его сторону.

«Злопамятная псина…» — злился купец и с завистью вздыхал, глядя на безмятежного Эрота — после вечернего приёма у царевича рапсода принесли на руках два дюжих телохранителя и уложили спать как младенца, подсунув под голову кошель с серебром.

Аполлоний вспомнил о своих потерях — в который раз! — и застонал, мысленно проклиная и разбойников, и скифских стрелков (их пришлось отблагодарить за помощь двумя амфорами вина и разными побрякушками). Расстроенный купец сел и принялся считать убытки. Запутался в вычислениях, сплюнул в досаде на глинобитный пол, застеленный грубошёрстным ковром, и вышел на площадь, кутаясь в хламиду, отороченную мехом хорька, — после душной теплыни спальни стылый рассветный воздух вызывал озноб.

Чисто выметенная и посыпанная белой известковой крошкой площадь была пустынна. Аполлоний подошёл к воротам, по бокам которых грозно высились две сторожевые башни, сложенные из необработанных каменных глыб, зачем-то потрогал потемневшие от времени дубовые доски, скреплённые толстенными металлическими полосами, потом медленно возвратился и с интересом стал рассматривать своё пристанище.