Михаил Казовский - Крах каганата

Я уже ранее писал, что в наперсницах у княгини ходит некая аланка Ирина, выдающая себя за сбежавшую из Хазар-Калы разведённую супругу Иосифа Ирму, якобы проданную её братом Самсоном Аланским в рабство и прожившую в Константинополе около пяти лет, а затем сбежавшую и оттуда в Киев; так она, эта самозванка, со своей стороны влияет на киевских правителей, подбивает к войне, говорит, что укажет уязвимые места нашего Отечества. Ирму я однажды видел в Итиле много лет назад, да и то с приличного расстояния, так что не могу утверждать, та ли это женщина. Здешняя Ирина среднего роста, крепкая, подвижная, лет примерно сорока пяти (и княгине Ольге ровесница), с удовольствием участвует в развлечениях молодого князя — вместе с ним ездит на охоту, и причём в мужском одеянии, и садится на коня по-мужски. Но зато вместе с Ольгой посещает деревянную церковь Святой Софии, выстроенную княгиней в Киеве, соблюдает христианские праздники. А вообще большей частью проживает на севере от столицы — в городке Вышгороде, в княжеском дворце и на людях без охраны не объявляется.

Князь же молодой Святослав, двадцати семи лет от роду, с матерью в согласии пребывает редко. Несмотря на её увещевания напрочь отказался креститься, поклоняясь местным языческим богам, не приемля никакой иной веры. Был женат на дочери киевского волхва (так сказать, «языческого раввина»), от которой произвёл двух детей, сыновей, а затем сошёлся с юной ключницей-рабыней, от которой произвёл сына третьего. Первая жена умерла при неясных обстоятельствах (говорили, будто Святослав сам её зарезал в приступе безумного гнева), а княгиня Ольга, рассердившись на сына, удалила затяжелевшую ключницу вон из города и сослала в деревню. Но когда та произвела княжича на свет, заслужила милость, получила вольную и была возвращена во дворец. Ныне эта женщина, хоть и не считается княжеской женой, проживает с ним, а ребёнка Святослав признаёт и растит как законного. Имя ему Володимер, и пойдёт ему осенью третий год.

Вывод мой таков. В Киеве две силы борются меж собой. Первая — во главе с матерью-княгиней, хочет Русь крестить и во всём потакает грекам. А вторая — во главе с воеводой Свенельдом и волхвом Жериволом, ратует за древние обычаи. Но и те, и другие ненавидят хазар. И, забыв про распри, могут объединиться против нас под водительством Святослава. Надо, пока не поздно, их остановить, загасить нарождающийся пожар — или силой, или дарами. Терпеливо жду ваших вразумлений.

Низко кланяюсь — ваш случи покорный...» — и т. д., и т. п.

Перечтя написанное и посыпав пергамент песком, Ханука подумал: «Эх, была б моя воля, я бы прямо высказал правду им в лицо: если русы всерьёз затеют кампанию, нам не выстоять. У Иосифа на уме только новые женщины и обжорство. Говорили, совсем обрюзг. Войско разлагается, дисциплины нет. А Песах слишком пожилой, управление на себя взять не сможет... Но приходится держать язык за зубами — кто я вообще такой, чтоб указывать сильным мира сего? В лучшем случае обругают, в худшем — отзовут в Итиль и накажут. Остаётся уповать на одно — благосклонность Неба. Неужели Оно даст погибнуть богоизбранным иудеям на своей новой Родине — в Хазарии?» Он вздохнул и, свернув пергамент, запечатал его рыжим сургучом, придавив перстнем с хитроумной печаткой: солнцем в виде Магендовида (Звезды Давида).

До чего ж красивы на заре Градские ворота Киева! Сложенные из морёных брёвен, с черепитчатой красной крышей, с чёрными бойницами, в обрамлении полубалконов, где стоят котлы со смолой (чтобы в случае нападения вылить её, кипящую, на противника), кажутся на фоне синего неба и зелёной травы игрушечным теремком, — а поди, захвати, попробуй! Через ров с водой опускается деревянный мост, створки растворяются, и под звуки охотничьего рожка выезжают из города всадники: сам великий князь со своими гридями. Вот он едет в центре — кряжистый, квадратный, с вислыми усами и серьгой в ухе. Смотрит горделиво, даже, я бы сказал, задиристо. Красная бархатная шапка с меховой оторочкой сдвинута слегка на затылок. Красный кафтан-ферязь не застегнут, а под ним видна аксамитовая свита без воротника. Неширокие порты заправлены в узконосые сапоги из хорошей кожи. За седлом укреплён колчан со стрелами и красиво изогнутый, мощный лук. И скакун у князя отменный — белый в серых яблоках, долгогривый и тонконогий.

Справа — двое Клерконичей: воевода Свенельд с сыном Мстиславом. Это родственники Ольги — старший ей доводится двоюродным братом по отцу. Он варяг (скандинав, норвежец), но родился на Руси и с младых ногтей во служении киевскому князю. Был в дружине Олега, а затем занял его место. У него хищное лицо, вытянутое, худое, на котором горят водянистые глаза волка. Сын Мстислав похож на Свенельда, а глаза даже злее родительских (нс случайно носит в своём кругу кличку Лют), но на двадцать лет младше — ныне ему исполнилось двадцать четыре. Оба одеты по-разному: на отце традиционное варяжское платье — куртка с воротником и штаны до колен, ниже — гетры и башмаки; а на сыне — славянское (свита и кафтан, сапоги и порты).

Слева — фаворит Святослава — витязь Добрыня Нискинич. Он древлянин, сын древлянского князя Мала. Двадцать лет назад киевляне-поляне покорили их землю, князя Мала убили, а его детей — княжича Добрыню и княжну Малушу — превратили в своих рабов. Мальчик служил на конюшне, а затем караулил у дверей, девочка помогала ключнице. А когда она подросла, Святослав, покорившись её красоте и кротости, превратил в свою любовницу. От рабыни Малуши и родился третий великий княжич — Владимир. Вскоре после этого детям Мала дали вольную, и Добрыня, ставший фактически шурином киевского правителя, сделал стремительную карьеру — от придверочника-раба до любимого мечника князя. Небольшого роста, голубоглазый и круглолицый, он всегда добродушно улыбался, на пирах шутил и прекрасно пел, сам себе подыгрывая на гуслях. Но в бою был силён и ловок. Шёл ему в ту пору двадцать пятый год.

Вслед за князем, на коне верхом, движется Ирина Аланская, наша героиня. Волосы её убраны под шапочку и наряд мужской — кожаная куртка, кожаные штаны, сапоги; издали посмотришь — ну, типичный юноша, крепкий, стройный; приглядишься — ба, да это ж дама! Годы почти что не коснулись её — может, добавили мелких морщинок и позволили коже рук чётче обрисовывать голубые вены; в остальном же сохраняла свежесть и обаяние (да и то, скажем по-славянски: сорок пять — баба ягодка опять!).

По бокам и сзади скачут приближённые князя — гриди и бояре, человек пятьдесят, среди них, естественно, ловчие — охотники, ведь процессия направляется на северо-запад от Киева — в знаменитые древлянские леса поохотиться. Это вотчина воеводы Свенельда, он здесь главный; но, с другой стороны, это бывшие земли князя Мала, и Добрыня в душе тоже их считает своими, но молчит, понимая здраво, что пока время не пришло отбирать их назад, отомстить варягу за смерть отца. Верный путь один — посадить племянника, маленького Владимира, править Киевом. Пусть растёт спокойно, а потом посмотрим...