Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

Сперва Весселю повезло – еще до полудня он высмотрел небольшой обоз из трех телег. Кому-то из московских бар везли из деревни провиант. Это был шумный обоз – орали сидевшие в корзинах откормленные гуси. Перекрикивая их, распевал рыжий парень, кучер последней телеги. Песня была лихая – про блудливую попадью.

Вессель вышел навстречу помахал рукой. Кучер головной телеги широко улыбнулся и крикнул:

– Тпр-р-ру, ледащая! Чего надо, барин?

– До Москвы довезешь? – спросил Вессель.

– Как не довезти, коли пятак пожалуешь.

– Пожалую!

– Эй, Пантюха, вели ему вперед платить! – крикнул кучер второй телеги. – Я так-то вез одного прощелыгу – доехал, соскочил и удрал.

– И то верно, – согласился Пантюха. – Ну?

И протянул широченную грязную ладонь за пятаком.

Вессель усмехнулся – эти дурни, наверно, решили, что у него и пятака не найдется. Он сунул руку в просторный карман кафтана, где лежал кошелек. В другом кармане для равновесия он носил табакерку.

Пальцы наткнулись на странное, округлое. Вессель пошарил в кармане и вытащил горсть камушков.

Уставившись на ладонь, где лежали эти серые камешки, даже головой помотал: если это сон, так пусть пройдет сонный морок! Увы, камешки были наяву, и кучер их увидел.

– Так это и есть твой пятак? – удивился Пантюха. – Н-но, ледащая! Вот дурной! Божевольных я еще не возил! Н-но!

Вессель полез в другой карман. Табакерки тоже не было, был камень величиной с табакерку.

– Проклятье, это она!..

Амалия забрала все, даже две оторвавшиеся от камзола пуговицы, которые Вессель собирался пришить, даже грязный носовой платок и обломок костяного гребня.

И уж она-то умудрится как можно скорее добраться до усадьбы Чернецких! Люди княгини ее знают – и без пятака довезут. Оттуда ее не выманить – княгиня может приказать спустить псов на незваного гостя, с нее станется.

Все надежды рухнули.

Золотой пятирублевик, который дал бы возможность укорениться в Москве, пропал. А что осталось? Грязный кафтан, заношенные камзол и рубаха, подштанники, на которые уже смотреть страшно, сапоги, что просят каши, дырявые чулки. Все!

Деньги есть, есть деньги! Но – в Санкт-Петербурге, у Каценеленбогена.

До Санкт-Петербурга – сколько верст? Много…

Ползти с повинной к Бейеру? Иначе с голоду помрешь, ведь и кусок хлеба купить не на что! Хоть подаяния проси…

А где Бейер, где Штанге, где Клаус? Если они в лесу, скрываясь от графских егерей, разбежались в разные стороны, то место встречи, скорее всего, известный Весселю постоялый двор. Но вряд ли они будут там долго сидеть, да и в какой стороне двор, даже вообразить невозможно. Конечно, они могли там оставить для Весселя записку. Могли! Но сам он, когда на плечах висит графская погоня, нигде и никаких записок оставлять бы не стал.

Значит, нужно найти хоть какое пропитание и немного денег.

Вессель вспомнил – ведь видел не раз, как возле русских церквей сидят нищие в лохмотьях и, увидев богатого купца или хорошо одетую даму, принимаются вопить и причитать.

Если не раздобыть хотя бы пятачок, останешься в этот день без еды. Вода – в колодце, а еды-то в колодце нет. Может, не копейку подадут, может, кусок хлеба или даже черствый пирог. Где же, где ближайший русский храм Божий? Есть-то как с перепугу захотелось…

Где-то поблизости должно быть село Люберцы! Бейер рассказывал – оно принадлежало покойному императору Петру. Где село – там и церковь.

Вессель взбежал на пригорок, повертелся в поисках далекой колокольни. Колокольни не было, но он встретил на дороге телегу, на телеге сидела дюжина баб с граблями. Ему указали направление, и он пошел к церковной паперти. Каких-то два часа – и он вошел в богатое село Люберцы.

Но Вессель не знал, что нищие при небольших сельских храмах обычно собираются на паперти к началу службы, а потом, помолясь, снова рассаживаются и просят милостыньку, когда народ расходится. Он прибрел в Люберцы и увидел, что церковь заперта.

Делать нечего – он уселся ждать. Часа два спустя появился первый богомолец – одноногий солдат, судя по морщинистой роже и седой бороденке, по обтрепанному и залатанному мундиру, давно утратившему изначальный зеленый цвет, – ветеран Прутского похода.

Этот старец оказался сердит и грозен. Сперва он велел Весселю убираться, а потом, услышав грубый ответ, сообразил, кого занесло в село.

– Люди добрые, немец! Ей-богу, немец! А ну, катись отсюда, пока я тебя костылем не пришиб! Ишь ты, немец, бусурман! Мало я вашего брата ядрами зашиб!

Откуда-то взялись мальчишки, приняли сторону одноногого, стали кидаться всякой дрянью и кричать, пришлось уйти.

Есть хотелось невыносимо.

В Петербурге Вессель мог хоть на Сенной рынок пойти, схватить у разносчика с лотка пирог с грибами и дать деру. Он видывал, как это проделывают мальчишки, умеющие ловко замешаться в толпу. А в Люберцах в будний день уж точно торга нет, толпы нет, и разносчики тут по улицам, как в столице, не шастают, вскрикивая пронзительными голосами. В каждом доме хозяйка сама, когда приспичит, пироги печет.

Вессель брел, не в силах найти правильный выход из положения, как вдруг увидел желанный пирог. Мать или бабка дали его пятилетнему мальчишке, а тот возьми да и выскочи со двора.

Это был большой жирный пирог, из тех, что, испекши, еще кладут в латку с распущенным салом и выдерживают там, чтобы посытнее вышло. Пока не появилось зерно нового урожая, пока не смолото в муку, пироги мало где пекут, старой муки должно хватить на хлеб до жатвы. Мальчишка, очевидно, был из зажиточной семьи. Вся его мордочка блестела от жира, и уши, кажется, тоже. Он был счастлив и горд – не у каждого есть такой вкусный пирог, пусть все смотрят и завидуют!

Голодное брюхо соображает быстрее дурной головы. Вессель подбежал, выхватил у дитяти пирог и пустился во весь мах по просторной сельской улице. Может, и ушел бы, но левый сапог вовсю просил каши, отставшая подошва зацепилась за колдобину, Вессель грохнулся.

Мальчишка так орал ему вслед, что из-за ворот, из калиток повысовывались бабы и девки. Они живо сообразили, что к чему, и похватали все, что под руку подвернулось. Вессель и не знал, что деревенские девки бывают столь быстроноги.

Побитый катовищами от метлы и грабель, он насилу поднялся и поплелся прочь. Пирог он выронил, когда били.

Все было так плохо, что хуже некуда. Вессель сперва взмолился, обратился к Господу так, как полагается, но молитва свелась к безмолвному воплю: Господи, за что?!

Человеку свойственно искать виновника своих бед. Занялся этим и Вессель. Он брел, сгорбившись, съежившись, ощущая сильную боль в правом боку, но не брести тоже не мог – если лечь на обочине, то так там и помрешь голодной смертью.