Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

Разумеется, Шульц с Фельдманом предпочли комнату, и Василий их туда повел, скликая на ходу баб, чтобы обиходили гостей.

– Чудаки, – сказал Орлов-старший. – Добровольно сидеть в подвале!

– Сказывали, они там даже песни от скуки пели, – граф направился к кабинету. – Ну, Господи благослови написать все вразумительно. Я бы тоже в подвале сидеть не захотел… Генрих Федорович, ты что ухмыляешься?

– Ежели бы ваша светлость не приказали запереть их в подвале, им бы пришлось селиться на постоялом дворе, платить за постели и за продовольствие, – объяснил старик. – А они бережливы. Полицейская служба, видно, приучила. Я и сам таков.

– Пока я предаюсь эпистолярной словесности, перебели показания Весселя, – велел ему граф. – А ты, братец, прикажи явиться на двор тем егерям и охотникам, что вместе со мной брали штурмом охотничий домик. Как соберутся – растолкуй, что где-то в дебрях затерялись архаровцы. Пусть едут по окрестным деревням, расспрашивают. Жаль, примет нет! Но деревенские мужики, а особливо бабы, чужого за версту чуют. Кто спозаранку на рыбалку бегает, пусть спросят! Парнишек, что в ночное ездят! Еще только этих покойников недоставало. Коли сыщут живыми – любезно сообщить, что их сиятельство беспокоиться изволили.

Битый час Алехан занимался письмами. Он написал краткое послание императрице, сочинил сдержанное донесение Шешковскому и весьма дипломатичное – Архарову. Григорий обещался все доставить по назначению и умчался…

Два дня люди Алехана прочесывали окрестности. Архаровцы как сквозь землю провалились.

Разумеется, были они отнюдь не под землей, а шли по следу Бейера. Голштинец решил, что Москва ему более не нужна, решил обойти ее с севера и выйти на Петербуржский тракт где-нибудь поблизости от Твери. Лошади у него были отличные – два коня из конюшен самого графа Орлова, еще два – лучшие из тех московских, что взяты на Малой Ордынке.

Бейер догадывался, что Ерошка дал архаровцам точное описание орловских коней. Да и лица тех, кто погубил его товарищей, описал, хотя с конями ему было легче и проще. И потому Бейер спешил. Санкт-Петербург стал бы для него и для Штанге с Клаусом спасением. А потом – осуществить задуманное!

Он был готов. Он был отменно готов.

И ему каждую ночь стал являться во сне покойный император. Однажды – с полотенцем на шее, которым, как понял Бейер, его удушили. В другой раз – с лицом цвета майской сирени, какое могло быть у человека отравленного; во сне Бейер и название яда услышал, но, проснувшись, позабыл.

– Ну, скоро ли? – спрашивал Петр Федорович.

Или приказывал властно, как при жизни не умел:

– Сыну моему послужи!

Это были знаки. Бейер радовался – значит, он на верном пути. Чем ближе столица – тем ближе и тот роковой выстрел, что отдаст эту странную, нелепую, бестолковую страну под власть истинного царя.

Письма от братьев Паниных он всюду таскал с собой, не расставался и с браслетом покойной великой княгини. Браслет в случае плохого исхода мог послужить доказательством, что покушение задумано при «малом дворе», как называли окружение великого князя Павла Петровича. Письма будут подтверждением. В случае благополучного исхода он станет опознавательным знаком – пусть молодой государь ведает, что отважный голштинец действовал по приказанию великой княгини. Какова бы она ни была, а добыть для мужа трон желала всей душой.

О снах он рассказал только Клаусу – подозревал, что Штанге таких высоких материй не поймет.

Клаус был вдохновенный мечтатель. Для него покойный император стал идеальным правителем, и он верил, что Павел Петрович – живое продолжение Петра Федоровича. То, что он знал о покойнике по рассказам отчима, которые более смахивали на сказку, значения не имело. Это была прекрасная сказка о государе, которого обожали подданные, который был с ними добр и прост. Разумеется, злые люди не могли этого вынести, но должен же кто-то выйти в бой, чтобы вернуть трон законному наследнику! Клаус воображал себя рыцарем, и Бейер всячески его в этом мечтании поддерживал.

Когда оказалось, что во время перестрелки сгинул Вессель, Клаус совершенно по-рыцарски предположил, что боевой товарищ пал смертью храбрых. Но Бейер и Штанге догадывались, что этот «боевой товарищ» попросту воспользовался случаем и сбежал. Конечно, могло случиться и так, что он поймал роковую пулю. Это, с точки зрения Бейера и Штанге, было бы лучше для всех, включая самого Весселя. Но если он жив – это чревато неприятностями. Они даже предположили, что пары пощечин хватит, чтобы он рассказал все, что знает о великом замысле. И это было еще одной причиной торопиться в Санкт-Петербург.

Запасшись провиантом, они, сколько было возможно, объезжали постоялые дворы и ямы, чтобы не попадаться на глаза ни содержателям дворов, ни путешественникам, ни ямщикам на государевой службе. Штанге предложил путать следы и по-заячьи петлять. Но они недостаточно знали окрестности, чтобы петлять успешно. Оторваться от погони им все же удалось, и они прибыли в столицу на измученных долгой дорогой лошадях.

Теперь следовало дать лошадям хороший отдых, чтобы в задуманном деле они не подвели. И затем – собрать необходимые сведения. Времени было очень мало – поди знай, когда полиция нападет на след. И Бейер решил изменить внешность.

Он долго смотрел на себя в маленькое зеркало, которое одолжил у супруги хозяина постоялого двора на самой окраине. Он себе нравился – взгляд суровый, нос крупный и прямой, брови густые, истинно мужские, даже зубы во всех странствиях уцелели. Обриться – и не найдется дуры, чтобы отказала такому жениху.

Бейер понимал – нужен сын, нужен наследник. Пора, пора…

Штанге уже стоял наготове с тазиком мыльной пены и помазком. Служа «Юпитером» и «Геркулесом» в Академии художеств, он выучился бриться сам – на цирюльника денег не напасешься. Даже стоя на чурбане без штанов, с палкой в руке заместо меча, нужно иметь приличный вид.

– Нет, пока не стоит, – решил Бейер. – Борода мне еще пригодится. Побрей лучше Клауса – у него щетина, как у русского лакея, ушедшего в запой.

– На что тебе борода, Рейнгард?

– Я придумал, на что она может пригодиться. Ждите меня здесь, – сказал Бейер. – Я пойду в разведку.

И он пешком отправился к Конюшенному двору.

Когда необходимые для дворцовой жизни конюшни построили там, где смыкаются Мойка и Екатерининский канал, это была окраина Санкт-Петербурга, очень удобное место, чтобы держать и обихаживать сотню лошадей. Там устроили и леваду для выгула, и спуски к воде, чтобы купать этих лошадей, и подобие манежа. Но город рос, вскоре окружил конюшенное царство, и следовало придать ему достойный вид. Было построено великолепное здание, где были и комнаты для конюхов, и даже восьмигранная башня, украшенная видной издалека фигурой – медным позолоченным конем на шаре.