Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— И ты попадешь в тюрьму, если они найдут книгу?

— Говоря «они», полагаю, ты имеешь в виду персивантов. Да. Это тебя устроит, верно?

— Нет.

— Я тронут, брат, — сказал он язвительно, — тронут.

— Зачем кому-то лгать и говорить, что в «Театре» есть эта книга? — спросил я.

Он повернулся и посмотрел на меня с раздражением, как будто вопрос прозвучал глупо.

— У нас есть враги, — сказал он, возвращаясь к странице, которую писал. — Пуритане против нас, городской совет хотел бы закрыть театр, а землевладелец нас ненавидит.

— Он нас ненавидит?

— Джайлс Аллен увидел свет. Он стал пуританином. И теперь сожалеет, что сдал землю в аренду театру и хочет нас выгнать. Но не может, потому что закон на этот раз на нашей стороне. Но либо он, либо какой-то другой враг на нас донёс.

— Но это же неправда!

— Конечно, обвинение несправедливое. Правда не имеет значения в вопросах веры, имеет значение только вера. Нам пытаются навредить.

Я думал, что он продолжит, но он вернулся к бумагам. Мимо окна пролетел красный коршун и обосновался на гребне соседней черепичной крыши. Я наблюдал за птицей, но она не двигалась. Брат царапал пером по бумаге.

— Что ты пишешь? — спросил я.

— Письмо.

— Так новая пьеса завершена? — спросил я.

— Ты это уже слышал от лорда Хансдона.

Скрип-скрип.

— «Сон в летнюю ночь»?

— Твоя память работает. Хорошо.

— В которой я сыграю мужчину? — спросил я с подозрением.

Вместо ответа он снова вздохнул, затем просмотрел стопку бумаги, нашел нужный лист и безмолвно передал его мне. Затем начал писать снова.

На странице был список ролей и актёров. Наверху было написано имя Питера Пигвы, а следом за ним имя моего брата. В остальном всё выглядело так:

Тезей — Джордж Брайан

Ипполита — Том Белте

Лизандр — Ричард Бёрбедж

Деметрий — Генри Конделл

Елена — Кристофер Бистон

Гермия — Кит Сондерс

Оберон — Джон Хемингс

Титания — Саймон Уиллоби

Пакки — Алан Раст

Эгей — Томас Поуп

Филострат — Роберт Паллант

Ник Основа — Уилл Кемп

Рыло — Ричард Коули

Миляга — Джон Дюк

Робин Заморыш — Джон Синкло

Фрэнсис Дудка — Ричард Шекспир

Душистый горошек

Мотылек

Паутинка

Горчичное зерно

У последних четырёх ролей не было назначенных актёров, и они меня заинтриговали. Душистый горошек... Паутинка... Я предположил, что это феи, однако меня волновало лишь то, что я сыграю мужчину.

— Фрэнсис Дудка — это мужчина? — спросил я для большей уверенности.

— Воистину мужчина, — мой брат написал ещё несколько слов, — так что тебе придётся обрезать волосы. Но не делай этого до представления. До тех пор ты играешь свои обычные роли.

— Обрезать волосы?

— Ты хочешь сыграть мужчину? Значит, должен выглядеть мужчиной. — Кончик пера застыл над бумагой. — Починщики раздувальных мехов не носят длинных волос.

— Фрэнсис Дудка — починщик раздувальных мехов? — спросил я, не скрывая разочарования.

— А кем, по-твоему, он должен быть? Странствующим рыцарем? Тираном?

— Нет, — сказал я, — нет. Я просто хочу играть мужчину.

— И сыграешь, — ответил он, — сыграешь.

— Можно мне посмотреть роль? — нетерпеливо попросил я.

— Исайя переписывает пьесу, так что нет.

— О чём пьеса?

Он нацарапал ещё несколько слов.

— О любви.

— Потому, что она для свадьбы?

— Потому, что для свадьбы.

— И я буду на свадьбе чинить раздувальные мехи?

— Я бы не советовал. Я просто обозначил твоё ремесло, чтобы ты понимал своё место в обществе, как следует всем.

— Тогда что Фрэнсис Дудка делает в этой пьесе?

Брат остановился, чтобы взять новый лист бумаги.

— Ты влюбляешься.

На мгновенье он стал мне симпатичен. Влюбляюсь! На сцене любовники ходят с напыщенным видом, выхватывают шпаги, произносят страстные речи, завоёвывают симпатии зрителей, и те возвращаются к обычной жизни с покорностью судьбе. Любовник!

— Кого я люблю? — спросил я.

Он задержался на мгновение, чтобы опустить перо в чернильницу, осторожно осушил кончик и начать писать на новой странице.

— Чего от тебя хотел преподобный Венейблс? — спросил он.

— Венейблс? — вопрос застал меня врасплох.

— Несколько недель назад, — сказал он, — после того, как мы сыграли его поганую пьесу, преподобный Венейблс говорил с тобой. Чего он хотел?

— Он сказал, что я хорошо сыграл Астинь, — заикаясь пробормотал я.

— Теперь скажи мне правду.

Я помолчал, пытаясь собраться с мыслями.

— Он слышал, что я могу покинуть труппу.

— Конечно. Я сам ему сказал. Так что?

— Он хотел, чтобы я остался, — солгал я.

Перо снова царапнуло по бумаге.

— А он не предлагал тебе вступить в новую труппу графа Лечлейда?

Я не ответил, но молчание было достаточно красноречиво. Брат улыбнулся, а может, и усмехнулся.

— Предлагал. Но ты обещал мне остаться на зиму в труппе.

— Обещал.

Брат кивнул, отложил перо и порылся в кипе бумаг.

— Ты вечно жалуешься на нехватку денег. — Он нашёл нужные страницы и не глядя протянул мне. — Скопируй роль Титании. Я заплачу тебе два шиллинга, нужно сделать к понедельнику. И прошу тебя, разборчиво.

Я взял бумаги.

— До понедельника?

— Начнём репетировать в понедельник. В Блэкфрайерсе.

— В Блэкфрайерсе?

— Это что, эхо? — сказал он, передавая мне чистые листы бумаги. — Лорд Хансдон и его семья проводят зиму в своём особняке в Блэкфрайерсе. Мы будем играть пьесу в их огромном зале.

Я почувствовал ещё один всплеск счастья. Там будет Сильвия! И второй всплеск радости накрыл меня при мысли о том, что я, наконец, сыграю мужчину.

— Кто такая Титания? — спросил я, желая знать, попадет ли она в мои объятия.

— Царица эльфов. Не теряй эти страницы.

— Так пьеса об эльфах?

— Все пьесы об эльфах. А теперь ступай.

Я ушёл.

Я обожал переписывать. Такая работа никому не нравилась, а я никогда не отказывался. Обычно я копировал роль, которую мне предстояло играть, и переписывание помогало мне её запомнить, но я с удовольствием копировал и роли для других актёров.

Каждый актёр получил только свою роль, значит, для свадебной пьесы было переписано около пятнадцати ролей. И если сложить их вместе, получится пьеса целиком. У Исайи Хамбла, суфлёра, была вся пьеса, а ещё один экземпляр обычно посылали распорядителю увеселений, дабы он удостоверился, что на сцене не будет крамолы, хотя, поскольку наша пьеса была частной и ставилась в благородном доме, такое разрешение, вероятно, оказалось ненужным. Кроме того, сэр Эдмунд Тилни, распорядитель увеселений, был назначен лордом-камергером, который уже одобрил пьесу.

Я работал в комнате отца Лоуренса. Он жил как раз под моим чердаком в доме вдовы Моррисон. В его комнате стоял большой стол у обращённого на север окна. Комната была намного теплее моей. У него горел очаг, который топили морским углём, а рядом сидел он сам, завернувшись в шерстяное одеяло, так что со своей лысой головой выглядел как старая черепаха.