Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Семь молодых лордов на сцене, — довольно сказал он.

Сидеть на краю сцены стоило шесть пенсов, а значит, пайщики только что заработали три шиллинга и шесть пенсов с семи жёстких стульев. Мне повезло заработать три шиллинга и шесть пенсов за неделю, а скоро, когда из-за зимней погоды театр надолго закроется, я буду рад заработать и шиллинг.

Джин, наша швея, побрила меня. Это было второе бритье в тот день, холодная вода обожгла кожу, когда она брила подбородок, верхнюю губу, щёки, и затем линию волос для увеличения лба. Пинцетом она придала форму бровям, потом велела откинуть голову назад.

— Я это ненавижу, — сказал я.

— Не суетись, Ричард! — Она окунула деревянную лопатку в маленькую баночку. — И не моргай! — Она держала лопатку над правым глазом. Капля жидкости попала мне в глаз, и я моргнул. Защипало. — Теперь другой, — сказала она.

— Они называют это смертельным паслёном, — сказал я.

— Глупенький. Это просто сок белладонны. — Она капнула вторую каплю в левый глаз. — Так. Порядок.

Помимо того, что белладонна щипала и на время расплывалось зрение, она расширяла зрачки, и глаза казались больше. Я держал их закрытыми, пока Джин покрывала моё лицо, шею и верх груди белилами, из-за которой моя кожа выглядела белой как снег.

— Теперь чёрный, — радостно сказала она и пальцем намазала пасту из свиного жира и сажи вокруг глаз. — Прекрасно выглядишь!

Я заворчал, а она рассмеялась. Она вытащила другую баночку из бездонной сумки и низко наклонилась.

— Кошениль, милый, не говори Саймону.

— Почему?

— Я дала ему марену, потому что это дешевле, — прошептала она и намазала мои губы пальцем, сделав их красными как вишни.

Я больше не был Ричардом, я был Астинь, царицей Персии.

— Подари нам поцелуй! — обратился ко мне Генри Конделл.

— Боже милостивый, — пробормотал Джордж Брайан и наклонил голову между колен. Я подумал, что его вырвет, но он сел и глубоко вздохнул. — Боже милостивый, — повторил он.

Мы не обращали на него внимания, мы уже это видели и слышали, и знали, что он будет играть так же хорошо, как прежде. Мой брат прижал к груди нагрудный щит и позволил Ричарду Бёрбеджу пристегнуть ремни.

— Должен быть и шлем, — сказал мой брат, пожимая плечами, чтобы привыкнуть к только что пристегнутому щиту. — Где шлем?

— В меховом сундуке, — отозвалась Джин, — у чёрного хода.

— Что он там делает?

— Хранится в тепле.

Я поднялся по деревянной лестнице в верхнюю комнату, где хранилась большая часть костюмов и немного сценической мебели, а музыканты настраивали инструменты.

— Ты здорово выглядишь, Ричард, — поприветствовал меня Филипп, главный музыкант.

— Вставь лютню себе в задницу и поверни, — сказал я ему. Мы были друзьями.

— Сначала подари нам поцелуй.

— Потом поверни её ещё раз, — договорил я и посмотрел через балконную дверь.

В тот день музыканты играли на балконе, и игравший на тамбурине уже стоял там.

— Приятная, взрослая публика, — сказал он и простучал палочками по коже тамбурина, толпа внизу взревела.

Я вернулся в комнату и взобрался по лестнице на крышу башни. Я выглядел неуклюжим в длинных, тёмных юбках, но приподнял их и медленно поднялся по ступенькам.

— Я вижу твой зад, — прокричал Филипп.

— Тебе повезло, музыкант, — сказал я и выбрался через люк на площадку, где стоял трубач Уилл Тойер.

Уилл усмехнулся.

— Я тебя ждал, — сказал он.

Уилл знал, что я приду к нему, потому что для меня подниматься на шаткую платформу перед выступлением было чем-то вроде суеверия. Каждый раз, когда я играл в «Театре», мне приходилось подниматься на башню. Для этого не было никакой причины, кроме твёрдой уверенности, что я буду плохо играть, если не взберусь по лестнице в тяжёлых и громоздких юбках. У всех актеров свои суеверия. Джон Хемингс носил заячью лапку на серебряной цепочке, Джордж Брайан дрожащими и трясущимися руками дотрагивался до балки на потолке, Уилл Кемп целовал швею Джин, а Ричард Бёрбедж вытаскивал меч и целовал клинок.

Мой брат притворялся, что у него нет никакого ритуала, но думая, что никто не смотрит, он перекрестился. Он не был папистом, но когда Уилл Кемп обвинил его в том, что он поцеловал грязную задницу Великой шлюхи Вавилона, мой брат просто рассмеялся.

— Я делаю это, — объяснил он, — потому что это первое, что я когда-то сделал на сцене. По крайней мере, самое первое, за что мне заплатили.

— И что это была за роль?

— Кардинала Пандульфа. [5] Кардинал Пандульф — папский легат в исторической хронике Шекспира «Король Иоанн (Джон)».

— Ты играл это дерьмо?

Брат кивнул.

— Первая пьеса, в которой я играл. По крайней мере, как оплачиваемый актер. «Тяжелое царствование короля Иоанна», и кардинал Пандульф постоянно крестился. Это ничего не значит.

— Это значит Рим!

— А раз ты целуешь Джин, это означает любовь к ней?

— Не дай бог!

— Могло быть и хуже, — сказал мой брат, — она хотя бы труженица.

— И слушком усердная! — услышала разговор Джин. — Мне нужна помощница. Один человек не может делать всё.

— Но может попытаться, — проворчал Уилл Кемп.

— Чёртово животное, — пробормотала Джин.

Суеверия, будь то подниматься на башню, креститься или целовать швею, были едва ли бессмысленны, потому что все мы верили, что они отвратили от театра демонов, из-за которых мы забывали слова, которые приносили нам угрюмую публику или заклинивали люк на сцене, что иногда происходило в сырую погоду.

Я немного постоял на площадке башни. Ветер дул порывами, развевая наверху флаг с красным крестом. Я посмотрел на юг и увидел, что в театре «Занавес» нет флага и нет трубача, это означало, что в этот чудесный день они даже не устраивали представление со зверьём. За пустым театром внизу чернел город с вездесущим дымом. Когда Уилл Тойер еще раз проиграл фанфары, чтобы разбудить зрителей, которых хорошо подбадривал звук, я вздрогнул.

— Это их разбудит, — радостно сказал Уилл.

— Меня-то разбудило, — откликнулся я.

Я смотрел на север, за башни церкви Святого Леонарда, в сторону зелёных холмов за деревней Шордич, где вдоль лесов и изгородей мчались тени облаков. Во дворе и на галереях шумела публика. Театр почти заполнился, значит, пайщики получат шесть-семь фунтов, а мне заплатят шиллинг.

Я спустился по лестнице.

— У тебя есть ритуал? — спросил я Фила.

— Ритуал?

— То, что нужно делать перед каждым выступлением.

— Я смотрю тебе под юбки!

— Нет, кроме этого.

Он усмехнулся.

— Я целую крумхорн [6] Крумхорн — старинный деревянный духовой инструмент эпохи Ренессанса из семейства тростевых, загнутый в нижней части и с шестью отверстиями. Роберта.