Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– Продолжать, – ответил он бесхитростно. – В том, что за нами следили, нет, в сущности, ничего необычного… Как вы, сударыня, изволили заметить ранее, вся Венеция под наблюдением.

– Я о Люциетте.

В очередной раз он восхитился хладнокровием этой женщины. Ремесло закалило ее на славу. Тем более кому же понравится держать в доме горничную-предательницу. Капитан не позабыл, каким безразличным взглядом она проводила его, когда он уходил допрашивать служанку.

– Не знаю. – И показал на запертую дверь. – Сможете подержать ее под замком, пока все не кончится?

– Опасно, – качнула головой куртизанка. – Днем в доме другие слуги. Ко мне наведываются подружжки, как вы сами знаете, синьор.

Она произнесла это, глядя ему прямо в глаза с уверенностью, граничившей со спокойным вызовом. И не без любопытства. С той минуты, как он ушел допрашивать Люциетту, куртизанка, откинувшись на спинку турецкого дивана, смотрела на него не так, как раньше. Изучающе смотрела – вот самое верное слово. И этот неотступный взгляд вселял в него смутное беспокойство.

– Она очень напугана, – заметил он. – Сказала больше, чем должна была, и теперь ей стоит опасаться Николо и его присных.

Донна Ливия согласилась. Выказав изрядный здравый смысл и практическую сметку, признала, что страх сделает девушку покорной и послушной. Они выведут ее из дома, посадят в закрытую гондолу и доставят в надежное место. Что же касается синьора Педро Тобара и его слуги – тут она остановилась и вновь окинула его ожидающим взглядом, – хорошо бы им на будущее предпринять дополнительные меры предосторожности.

– Да и вам, сударыня, они не помешают, – заметил Алатристе.

И заметил вполне искренне. Ему вовсе не хотелось, чтобы она попала в руки дзаффи – сбиров венецианской инквизиции, наводящих на всех ужас.

На это куртизанка мягко улыбнулась:

– Чтобби не стать пендальо ди форка ? [98] Pendaglio di forca – висельник (ит.). Как это будет по-вашему?

– Чтобы пеньковую хворобу не подцепить, – улыбнулся он в ответ.

Она чуть склонила голову набок, словно прислушиваясь к звучанию испанских слов.

– Да… Думаю, что да.

И медленно поднесла руку к горлу – белому и нежному, отметил капитан, – откуда исходил бархатистый голос с едва заметной хрипотцой. Изобильные груди под парчовым халатом приподнимали ночную сорочку, которая благодаря позе куртизанки, откинувшейся на спинку дивана, особенно явственно обрисовывала роскошное и все еще статное тело. Алатристе спросил себя, случайно ли все это, и решил – нет, ни в коем случае. Ибо женщина с опытом Ливии Тальяпьеры на волю случая не оставляет ничего, даже самой малой малости. Без сомнения, она владела своим телом в силу и прирожденного мастерства, и профессиональной умелости, и каждое движение было выверено и отточено не хуже, чем у танцовщицы или комедиантки. Знала, как сделать так, чтобы ни жест, ни взгляд не пропали втуне, чтобы попадали в цель и разили без промаха.

– Вы, синьор Педро – человек особенный.

Она еврейка, вспомнил Алатристе. Хотя и не очень похожа. Из испанских евреев, называемых «марранами», которые некогда бежали с Пиренеев и рассеялись по свету. В былые времена ему приходилось иметь дело с женщинами этого племени, и все они были горячи, упруги телом и гладки кожей. Нежны и податливы. Почти у всех были грустные глаза, в которых порой мелькала мстительная угроза. А у Ливии Тальяпьеры глаза были не такие. В них светилось безмятежное, отчужденное спокойствие, доступное лишь тем, кто побывал во множестве объятий и знавал тысячи мужчин: а нынче ночью – еще и чуть приправленное и сдобренное любопытством, придававшим взгляду странную, непривычную пристальность. В своей долгой жизни солдата и эспадачина Диего Алатристе нечасто пользовался услугами проституток. А если пользовался, то за любовь не платил. Он относился к тому разряду мужчин, которые приобретают благосклонность женщин – в том числе публичных – не за деньги. Даром. Ну или почти. И захоти он только, смог бы, как и многие из его товарищей, мягко спать и сладко есть за счет неустанных трудов выбранной подружки. Так или иначе, солдатская жизнь приучила его к тому, что большинство шлюх, как правило, равнодушно чуждаются нежных чувств по отношению к мужчинам, даже если и живут за их счет. Еще и от этого сейчас, оказавшись под прицелом больших миндалевидных глаз, он чувствовал себя как-то неуютно. От внимательного взгляда донны Ливии не укрылось ничего. Озадачивало и произнесенное ею минуту назад слово «особенный».

«Особенна здесь только тяга, которую я невольно испытываю к этой бабе даже в столь неподходящих обстоятельствах», – подумал капитан с обычной своей спокойной покорностью судьбе.

– Скуорро ли уззнаю ваше истинное имя? – сказала куртизанка.

Он был уж готов утолить ее любопытство. Сейчас уже совершенно безразлично, Педро Тобар тебя зовут или Диего Алатристе. Но все же в последнюю минуту удержался. Причем именно поэтому. Потому что было совершенно все равно. И ограничился тем:

– Может, и скоро. В свое время.

– Вы всегда были солдатом?

– Я не говорил, что был солдатом.

Донна Ливия улыбнулась снова. И теперь, неизвестно почему, Алатристе почувствовал неловкость. И едва ли не смутился. Глупо было отрицать очевидное. Умение смотреть и видеть было этой женщине присуще.

– Да, – сказал он. – С тех пор, как помню себя. Или даже раньше.

Он сказал это с вымученной угрюмостью, отвернувшись от нее. Наткнувшись взглядом на кувшин и бокалы, по-прежнему стоявшие на столе, почувствовал искушение найти опору в вине, но порыв этот был угашен воспоминанием об искаженном лице Люциетты, о лезвии кинжала, приставленном к ее мокрой щеке.

«Нет, клянусь кровью Христовой, довольно на сегодня, – подумал он. – Ни капли больше. Ни слезинки».

– Я знавала военных, – сказала Тальяпьера, – но они были не такие, как вы.

Тут он обернулся к ней. Образ Люциетты выстудил его взгляд и обострил разум. Вернул всегдашнее самообладание. Он стал прежним – солдатом, шагающим по враждебной земле, где знакомого – только опасность на каждом шагу, а всего имущества и всей защиты – одна лишь шпага. И до дома – далеко.

– А я знавал женщин. Они тоже были не такие, как вы.

Ему показалось, что она растерялась. И долгое мгновение всматривалась в холодные глаза Алатристе, словно видела его впервые.

– Вы всегда так смотрите, синьор Тобар?

– Нет.

Они еще некоторое время играли в гляделки. Донна Ливия не выдержала первой. И отвела глаза. Прежде за ней такого не водилось.

– Это диэло опасно пара тутти … для всех, – сказала она, чуть понизив голос. – Но у каждого – свои реззоны участвовать в нем.