Мишель Зевако - Маргарита Бургундская

– Но что? Говори, моя дорогая. У тебя есть ко мне какая-то просьба?.. Это правда, Мабель, что я желала твоей смерти, потому что думала, что ты меня предала… но я очень рада, что ты вновь со мною…

В этот момент Мабель в полной мере ощутила, сколь велико ее влияние на королеву.

Возможно, узнав от Бигорна, что ее сын жив, она на какое-то время и забыла о своей ненависти к Маргарите, но где-то в глубине нее эта ненависть все равно существовала. И потом, необходимость защитить Буридана, спасти его раз и навсегда, вынуждала ее оставаться рядом с королевой.

– Госпожа, – промолвила Мабель, – можете вы мне, по крайней мере, сказать, что стало с Ланселотом Бигорном?

– Почему ты его пощадила, как меня в том заверил прево Преси?

– Вы отдали мне этого человека, чтобы я поступила с ним как того пожелаю.

– Я тебя ни в чем не упрекаю. Но зачем было оставлять ему жизнь и свободу? Или в тебе проснулось сострадание к нему, моя славная Мабель?

– Нет, – отвечала камеристка королевы, – но, поговорив с ним, я поняла, что в один прекрасный день этот человек может оказаться вам полезным. Вот почему я его отпустила.

– Что ж, я скажу тебе, что с ним стало. Это Бигорн похитил Валуа. А затем явился сюда, чтобы сказать королю, где тот может найти графа. Зачем? С какой целью? На эти вопросы ответа я, как ни искала, так и не нашла…

– Я сама это выясню! – сказала Мабель. – Я вижу, моя дорогая королева, что в мое отсутствие произошли странные события. Чует мое сердце, над вами нависла угроза… так что я вовремя освободилась… и теперь займусь вашим спасением… Сейчас же попытаюсь навести кое-какие справки, а вы, моя королева, если король, или Валуа, или еще кто заговорит обо мне, всех заверяйте, что я вот уже три дня, как не выхожу из ваших покоев, выполняя свои обычные обязанности камеристки.

Произнеся эти слова, Мабель быстро удалилась, оставив королеву одновременно и успокоенной, и встревоженной. Встревоженной тем, что она услышала от Мабель, так как все это лишь подтверждало подозрения Маргариты. Успокоенной же потому, что королева знала, сколь умна эта не единожды уже спасавшая ее женщина.

Что до Мабель, то она дрожала от тех усилий, которые ей пришлось приложить, чтобы говорить о Буридане с тем же безразличием, что и прежде. Множество вопросов терзали ее: «Зачем Буридану понадобилось похищать Валуа? Неужто Валуа, вопреки данной клятве, все же схватил Миртиль, а Буридану о том стало известно? Но от кого? И как?»

Мабель вышла из покоев королевы через парадную дверь, чтобы каждый мог удостовериться в ее присутствии.

На пороге она столкнулась с лучником.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она грубо.

– Жду госпожу королеву, – сказал солдат, отпрянув с некоторым испугом, так как в Лувре все знали, что Мабель не только пользуется полной благосклонностью королевы, поскольку обычно именно она передает стражникам приказы Маргариты, но и то, что она имеет репутацию отнюдь не католическую.

– И что тебе нужно от королевы? – допытывалась Мабель. – Королева очень устала; если и выйдет из своих покоев, то лишь во второй половине дня.

– Я хотел передать ей вот это, – сказал лучник, раскрывая ладонь и показывая небольшой сверток.

Прежде чем солдат успел вновь сжать ладонь, Мабель схватила сверток и промолвила:

– Давай, я вручу его ей сама.

– Дело в том… – пробормотал несчастный солдат с гримасой разочарования.

– Ну?!.. – вопросила Мабель с той жесткостью, с коей она всегда обращалась со стражниками.

– Дело в том, что госпожа королева должна была меня как следует вознаградить; по крайней мере, так сказал тот дворянин, который поручил мне доставить этот сверток.

– И только? Вознаграждение ты получишь, ступай. Но что за дворянин это был?

– Сказал, что его зовут Филипп, сеньор д’Онэ.

Мабель вздрогнула, ненадолго задумалась, затем, порывшись в своем кошельке, вытащила две или три серебряные монеты, которые и вручила солдату.

Лучник поморщился и сказал:

– Тот господин был более щедр!

– Послушай, – проговорила Мабель. – Это лишь моя награда, но королева даст тебе столько золотых монет, сколько от меня ты получил серебряных. Вот только, если ты хоть слово скажешь кому-нибудь об этом поручении, королева отблагодарит тебя уже кое-чем иным.

– И чем же?

– Прочной веревкой, которую затянут на твоей шее!

– Я никому ничего не скажу, даже моему духовнику! – воскликнул солдат, но Мабель его заверений уже не слышала, так как поспешила удалиться.

Выйдя из Лувра, она развязала сверток.

– Два изумруда! – пробормотала она. – Те самые, что украшали застежки плаща Маргариты! И присылает их королеве Филипп д’Онэ!..

Решив поискать объяснение этому событию попозже, Мабель опустила изумруды в кошелек и направилась к Дому с привидениями, что стоял на краю кладбища Невинных.

Дорога не отняла у нее много времени…

– Миртиль! – позвала она, поднимаясь по лестнице.

Никакого ответа.

– Миртиль! – повторила Мабель с беспокойством и раздражением.

Обследовав Дом с привидениями снизу доверху, она вынуждена была признать очевидное: Миртиль исчезла!..

Тем временем в Лувре бежали часы, и до смерти обеспокоенная Маргарита то и дело посылала Жуану за новостями.

Что делал, что говорил король? Что именно произошло в Нельской башне? Что затевал он, закрывшись с Валуа?

Король же всего-навсего обдумывал, как погубить Мариньи, напрочь позабыв о королеве.

Часам к четырем, королева наконец начала немного успокаиваться, когда Жуана стремительно ворвалась в ее спальню со словами:

– Госпожа! Сюда идет король!..

Маргарита не издала ни единого крика, не произнесла ни единого слова, но в ту же секунду, схватив веретено, оказалась у оконного проема, тогда как нога ее уже нажимала на педаль, приводящую в действие прялку…

– Король! Дорогу королю! – объявил громкий голос дежурного секретаря.

Людовик вошел со своей обычной порывистостью, ища глазами Маргариту, и в тот же миг остановился, со счастливой улыбкой на губах взирая полными любви глазами на разворачивавшееся перед ним пленительное зрелище.

Спокойная, умиротворенная, выглядевшая абсолютно свежей и отдохнувшей, меланхолично опершись на спинку кресла, Маргарита возникала в обрамлении тканой золотом шелковой занавески оконного проема; цветной витраж служил фоном этой фигуре, походившей на фигуру одной из тех мадонн, которых скульпторы того времени помещали за свинцовые решетки окон. Голосом мелодичным и чистым она напевала некую чудесную колыбельную песню, коей под сурдинку вторило слабое жужжание прялки, и в пальцах ее крутилось веретено, на которое накручивалась белоснежная шерсть.