Мишель Зевако - Тайны Нельской башни

В случае нападения эти люди на скорую руку собирали свой скот и рабочие инструменты и, если у них оставалось на то время, возвращались в город.

Зачастую им доводились наблюдать со стен за тем, как во время войны между государствами и особенно войны гражданской горят их бедные обиталища. Но после бури, с упорством крестьянина, они восстанавливали свои глиняные халупы, покрывали их соломой и вновь начинали работать на земле.

За этими хижинами виднелись небольшие рощицы, потом – огромное аббатство Сен-Жермен-де-Пре, потом – красивая и широкая равнина, которая с давних пор использовалась парижанами для прогулок: Пре-о-Клер.

Там еще с рассветом встали на позиции три роты лучников.

Первой командовал сам граф де Валуа, представлявший королевскую власть, так как на его знамени красовался герб Людовика X.

Во главе второй роты стоял мессир Шатийон, тот самый, который, еще когда старший сын Филиппа Красивого не назывался Людовиком X, короновал того в Пампелюне на трон короля Наварры.

Командование третьей ротой осуществлял Жоффруа де Мальтруа, отважный капитан, связанный узами дружбы с Ангерраном де Мариньи, который, возможно, именно за него и хотел выдать свою дочь.

Первый министр тоже был там, верхом на великолепном боевом коне, но без доспехов, коими он предпочел пренебречь, – один лишь длинный палаш был закреплен на боку его лошади.

Три роты лучников располагались следующим образом: первая выстроилась параллельно протекавшей неподалеку Сене, вторая – лицом ко рву аббатства, третья – перпендикулярно этому рву. В итоге образовалось каре, четвертой стороной которого можно было считать сам ров.

Но стороны этого каре не сходились по углам.

Между шеренгами солдат оставались пустоты.

Посреди этого огромного каре, мрачный и задумчивый, неподвижно держался Мариньи.

За спиной у него была рота Шатийона, перед ним – аббатство, справа – рота Мальтруа, слева – лучники Валуа.

Первый министр то окидывал взглядом графа, думая о перемирии, на которое он согласился, которое был настроен соблюсти, но которое заставляло его дрожать от гнева, то смотрел вдаль, в сторону Парижа, думая уже о дочери да об этом чертовом Буридане, публично бросившем ему вызов…

– Да, пусть уж лучше она умрет! – бормотал Мариньи. – Возможно, тогда и я умру от боли и страданий, но лучше уж видеть ее мертвой, чем в объятиях этого человека! К тому же, если он явится…

Преисполненная ненависти улыбка закончила его мысль.

– Но явится ли он? – продолжал Мариньи, бросая жадные взгляды на ворота Парижа.

В этот момент до него донесся далекий шум.

– Вот и он! – прошептал Мариньи, вздрогнув.

Но то оказался не Буридан.

На равнину выкатилась поющая, выкрикивающая проклятия и ругательства, трубящая в длинные трубы и неистово размахивающая флагами толпа студентов.

Шум нарастал.

Пре-о-Клер наполнили крики животных, мяуканье, лай, свист, рев, хохот, грязная ругань.

Более дисциплинированные, королевство Базоши и империя Галилеи, выстроились в две шеренги.

Мариньи подал знак, и державшийся рядом с ним прево Парижа выдвинулся вперед. Среди клерков установилась относительная тишина.

– Зачем вы сюда явились? – грозным голосом вопросил прево.

– У нас сегодня парад! [28] Раз в год клерки и писцы Базоши и Галилеи проводили своего рода смотр, проходя парадом перед королем. Заканчивалось все, как правило, шумными празднествами. – Примечание автора. – отвечал Гийом Бурраск.

– Можете поразвлечься вместе с нами! – добавил Рике Одрио.

– Проведете парад в другой день! – прокричал прево. – Господа клерки, сейчас же расходитесь, не то я буду вынужден применить против вас силу!

Последние его слова были встречены оглушительным свистом.

– Он покушается на наши привилегии! – вопило королевство Базоши.

– В воду прево! – орала империя Галилеи.

Среди студентов поднялся невообразимый шум.

– Именем короля! – повторил прево.

– Иди к черту, жидовский ведьмак!

– Вздернуть бездельника!

– Отведем-ка его на Марше-Нёф!

– Эй, Жан де Преси! Я отварю твою мерзкую тушу в самом большом котле!

– Клянусь Иисусом, по тебе Монфокон плачет!

– Ура! Ура! Ура!

Проклятия неслись уже отовсюду, студенты излили на прево град ругательств, и уже роты лучников пришли в движение, когда вдруг мертвая тишина повисла над этой бушующей толпой.

Прозвучал сигнал: три пронзительных свистка Гийома Бурраска заставили всех смолкнуть.

По этому сигналу всё в Пре-о-Клер замерло, и даже лучники, по приказу командиров, остановились.

И тогда каждый смог увидеть то, что Гийом Бурраск разглядел среди буйства орущей толпы:

Обогнув крепостную стену аббатства, к центральной группе, где находился Мариньи, приближались трое всадников.

В десяти шагах от первого министра они остановились, и один из них троекратно протрубил в рог.

Двое из этих всадников были в масках, благодаря которым узнать их не представлялось возможным. Третий, тот, что протрубил в рог, выдвинулся немного вперед. Этот лица не прятал. То был Буридан.

Прево подал знак.

Сержанты и лучники полевой жандармерии уже было бросились вперед, чтобы схватить юношу, но Мариньи поднял руку и прево, ворча, отступил назад, как собака, у которой отняли кость; лучники и сержанты замерли.

– Прежде посмотрим, – промолвил Мариньи с высокомерным достоинством, – какие извинения он мне принесет. Если они меня устроят, возможно, я довольствуюсь тем, что прикажу его повесить.

Буридан при этих словах нахмурился и прикусил губу. Но, взяв себя в руки, он произнес:

– Сир Мариньи, я действительно хочу перед вами извиниться.

Недовольный ропот пробежал по шеренгам писцов и студентов, в то время как Мариньи лишь пожал плечами: весь его вид выражал сожаление.

– Ха-ха! Вот тебе и смельчак! – воскликнул подъехавший Валуа.

– Что ж, – сказал Мариньи, – просите прощения в подходящих выражениях, и даю вам слово, что вы будете лишь повешены, а, на мой взгляд, смерть с веревкой на шее – самая легкая из смертей.

– Монсеньор, – проговорил Буридан, поклонившись до шеи своей лошади, – когда я выезжал из Парижа и узнал, что вы уже в Пре-о-Клер, то на секунду вообразил, что вы примете мой вызов: прошу меня за это простить.

– Может, арестуем мерзавца без этих церемоний? – воскликнул прево.

– Монсеньор, – продолжал Буридан, – когда, оказавшись в Пре, я заметил вас, то сказал себе: «А Мариньи совсем не такой трус, каким я его полагал…» Приношу за это вам свои извинения.

Неистовые аплодисменты раздались среди студентов.

– Смелее, Буридан!..

– Защити-ка докторскую pro et contra !

Мариньи остался невозмутимым… Лишь в глазах промелькнул огонь, и он подал прево знак быть наготове.