Владимир Буртовой - Караван в Хиву

– Одолели черти святое место! – волнуясь, заговорил Родион. – Им мало того, что наши лавки опечатали! Удумали скопом влезть в дом, проверить, не утаили ли мы там от таможенного досмотра каких ценных для хана и казны товаров! Вот я с казаками и с помощниками нашими, вооружась чем ни попадя, держал добрый час хивинскую осаду, вас дожидаясь. Один уж дюже нетерпеливым оказался, сабелькой у моих усов надумал махать. Пришлось поднять его над головой, сбежавшейся толпе на показ, да и кинуть под ноги прочим.

– Убил? – ужаснулся Данила.

– Да нет, – усмехнулся Родион, – я легонько кинул, шагов на пять. Жив встал, только малость припылился. Подумал я, что надо нам твердость духа своего показать сразу, иначе заклюют, как худых куренков. Чтоб равными почитали. Тогда не будем сидеть в чужом курятнике на нижней жердочке, извечно в дерьме верхних!

Рукавкин с облегчением выдохнул, поднял на Михайлова восхищенные глаза: с таким товарищем не страшно любую беду встретить, не сдаст чужому напору. Понял, что Родион относится к тем людям, которые гораздо увереннее чувствуют себя перед лицом реальной опасности, нежели в ожидании ее прихода.

– Будь осторожен, Родион. Не в Самаре мы, чтобы биться с ними на кулачном бою, стенка на стенку, – предупредил Данила, потом спросил: – И что же хивинцы после этого? Кинулись в драку?

– Увидели достойный отпор с нашей стороны, куда как ласковыми стали. Покликали от казанских татар Аиса Илькина, через него пояснили, что для осмотра дома есть указ хана. Я дозволил одному войти, вот с Ерофеем. Смирно вошел, молча поглазел, с тем и удалились восвояси.

Погорский засмеялся, сказал:

– Он, думается мне, больше косил глазом на Ерофеевы кулаки, нежели на скарб наш.

– Хотели пошарить в наших сундуках, посеребрить себе руки, – догадался Рукавкин и добавил твердо: – Достоинства своего перед хивинцами терять нам никак нельзя, тут ты прав, дружище Родион. И прикидываться овцами нет никакого резона – волки здешние вмиг сожрут! За честь свою будем стоять намертво, потому как не одним барышом мы озабочены в таком путешествии. По нашему каравану о всей Руси Великой судить станут! Нам теперь в Хиве быть так: либо петля надвое, либо шея прочь! А что казну сберегли, за то благодарствую, казаки, мною это, Маркел, не будет забыто. Так и впредь поступайте.

Вечером, когда Родион уже спал, Данила вынул из-под своего изголовья путевую книжку и внес в нее первые впечатления от встречи с чужим столичным городом: «Город Хива, в котором хивинские ханы двор свой имеют, так же и подвластные того хана крепостцы, все стоят при каналах, пропущенных из реки Амударьи, артиллерии никакой нет и оружие их по большей части – стрелы и копья; имеют и огненное оружие, но онаго весьма мало…»

Данила на время оторвал взгляд от бумаги: почудилось, что кто-то тихо прокрался вдоль жилья. Осторожно приоткрыв дверь с пистолем на изготовку, выглянул во дворик – тьма, даже звезд не видно за темной тучей. А Даниле вдруг показалось, будто это вовсе не тревожная туча, а черная тень погибшего князя Черкасского нависла над российскими караванщиками. Стало жутко, Данила торопливо запер дверь, погасил свечку, во тьме помолился и, немного успокоенный, лег в постель. Засыпая, позавидовал крепким нервам Родиона – спит уже, похрапывает себе во здравие.

«А над Волгой теперь вьюги с севера тянут… Сугробы – на санях не проехать. Бороды у самарян в инее, – сквозь сон улыбнулся Данила, – а на усах лед налип, не отодрать без слез…» – успелось подуматься, и уснул под приятное родное завывание русской приснившейся метели. Легкий озноб прокатился по спине, и Данила, сонный, потянул на голову толстое рядно.

Через два-три дня вся хивинская округа прознала о приходе необычного каравана из далеких северных земель с не виданными прежде в Хиве товарами. Желающие поглазеть на «ференги урусов» спешили на площадь караван-сарая, иные просто из любопытства, другие с надеждой продать изделия своих умелых рук. Товар привозили либо на сером трудяге – ишаке, либо на ручных тележках в мешках и ящиках. Некоторые надеялись что-нибудь выгодно купить для дома. Но всех их в равной мере ждало разочарование: лавки – закрыты, охраняются угрюмыми ханскими стражами, а белолицые гости поневоле отсиживались внутри помещения, поставив от назойливых зевак свою стражу из высоких и усатых казаков, чтобы попусту не донимали.

Однажды, ближе к ужину, вовнутрь дома со двора тяжело вступил горбоносый Тарас, увешанный саблей, кинжалом и двумя пистолями за поясом, снял шапку и взмолился:

– Сил нету с этим упрямым хивинцем, старшина! Без малого чуть не кулаком в грудь ему пихаю, а он все лезет. Лопочет что-то, кланяется да твердит; «Йок хош» [40] «Нет прощай». да «Йок хош». Хошь не хошь, – переиначил Тарас хивинские слова, – видно, придется вам его принять. Больно уж глазами приветлив, не вор по обличию, как иные из них. Этот на красивом вороном коне приехал.

– Впусти, – распорядился Рукавкин, – может, и вправду почтенный человек, а мы ему на дверь укажем. Герасим, завари чай и приготовь всем пиалы, а ты, Григорий, будешь заместо толмача, не осрамись, – добавил с улыбкой Данила.

Хивинец был худощавый, довольно высок ростом и опрятно одет в шелковый синий халат. На продолговатом смуглом лице живые темные глаза, прямой нос, чуть тронутые сединой усы незаметно переходили в остренькую волнистую бородку. На голове белоснежная, перевитая жгутом чалма, один конец которой свободно свисал на левое плечо. Из-под теплого халата виднелась светло-желтая рубаха.

Гость приложил к сердцу руку, приветливо улыбнулся, легко и непринужденно, будто давно знакомым людям поклонился.

– Сувли болсин! Хосилдор болсин! Кобчилик болсин! [41] «Да будет вода, да будет урожай, да будет достаток» – пожелание, приветствие. – произнес он мягким голосом, заметно растягивая слова, и поочередно задержал пытливый взгляд на всех присутствующих.

Рукавкин встал с ковра, на котором самаряне и казаки сидели на манер хивинцев, за руку провел гостя в передний угол, ближе к ярким свечам, и усадил рядом с собой. Герасим тут же поставил перед хивинцем таз с теплой водой для мытья рук, протянул совершенно новое полотенце и ждал, пока гость неспешно вытрет холеные, не знавшие физической работы руки. Данила налил в пиалу только что заваренный чай, подвинул в деревянной мисочке душистый башкирский мед, воткнул серебряную – специально для гостя – ложечку. Рядом же для всех поставили прочие кушанья: жареное мясо, российские пряники к чаю, сахар, местный сыр.

В безмолвии, приветливо присматриваясь друг к другу, поужинали, потом опорожнили самовар. Вспотели. Герасим долил в самовар доброе ведро воды, подкинул сухих чурочек, чтобы вновь вскипятить.