Владимир Буртовой - Караван в Хиву

– Известить бы надо губернатора о здешних переменах, – прошептал Гуляев. – Но как это сделать? И через кого?

– Такой случай вряд ли скоро выпадет, – отозвался Данила и выказал затаенную надежду: – Быть может, нас и не коснется их усобица? – А сам с беспокойством поглядывал на Елкайдаровых стражников неподалеку от караванщиков, на многочисленные толпы хивинцев, туркменцев, кунградцев, которые ночевали в этом пригороде вместе с ними и теперь расползлись по углам просторного двора, как тараканы по теплой печке – кучками, согревались у костров от ночной прохлады: с наступлением вечерних сумерек в Хиву уже никого не впускали.

Неподалеку от Данилы Рукавкина рослый Пахом в черном кафтане на черном тюке сукна сидел и тоже не спал. Привалившись спиной к кирпичной стене, он был почти невиден, и только беловолосая голова, как большой гриб дождевик, белым шаром виднелась на темном фоне строения.

На следующее утро, едва караван вышел из Кош-Купера, он был встречен еще полусотней воинов, а за версту от высоких, будто белой известью побеленных стен и башен Хивы, которая уже не радовала, а волновала самарян своей близостью, их ждал важный ханский придворный – шигаул Сапар-бай с двенадцатью разодетыми всадниками. Беспрестанно улыбаясь, пряча чуть раскосые глаза, шигаул приветливо раскланялся с посланцами Нурали-хана, поздравил с благополучным прибытием во владения могущественного и милосердного хана Каипа.

– Наш великодушный хан давно ждет дорогих гостей от брата своего Нурали, – расточал улыбки шигаул перед дородным Мурзатаем. – А русским купцам приготовлены места в караван-сарае.

Гуляев переводил сбивчивую речь верткого шигаула и с тревогой смотрел на крепкие, зубчатые поверху стены, которые надвигались на караван тяжестью своих круглых и граненых башен с маленькими бойницами.

Гуляев спросил у шигаула, скоро ли хан примет русских посланцев, они имеют к нему письма и подарки от оренбургского губернатора. Сапар-бай ответил слишком поспешно, и стало ясно, что такова была воля хана:

– Письма и подарки держите пока у себя. Хан повелел ждать особого его распоряжения.

Данила Рукавкин, а за ним и все самаряне с казаками перекрестились, перед ними распахнулись после такого долгого пути ворота Хивы.

Благослови, Господь, войти да и счастливо выйти из чужой обители. Да минет нас печальная участь наших братьев, когда-то лицезревших эти каменные стены, – проговорил караванный старшина, и с этими словами россияне прошли мимо многовековых, сбитых из толстых брусьев, двойных двухстворчатых ворот древней столицы Хорезмской земли – Хивы.

Утром Данила Рукавкин проснулся чуть свет, полежал некоторое время на жесткой постели. Вспомнил вчерашнюю неласковую встречу у ворот Хивы, нахмурился, подобрался и торопливо встал. Ополоснул лицо, накинул на плечи теплый зипун, голову прикрыл мурмолкой и тихо, чтобы не потревожить спящих товарищей, вышел на порог глинобитного домика, где им отвели место для жилья. Хотелось посмотреть на утренний город, на торговую площадь, где в караван-сарае им отвели лавки для размещения товаров.

Вышел во внутренний дворик, обнесенный глинобитной стеной, вдохнул довольно-таки свежий утренний воздух.

Вновь подивился – декабрь, а снега нет и в помине, только крыши домиков за сплошными стенами покрыты тонкой пеленой изморози, будто невесомым серебром. Изморозь отражала свет восходящего солнца и нещадно слепила глаза.

А еще Рукавкина поразила тишина, только издалека, словно с голубого неба, доносилось едва различимое пение: на высоком минарете муэдзин молитвой приветствовал восходящее солнце.

Данила вышел из дворика на узкую, будто глубокая канава, улицу, повернул за угол, вошел на просторную площадь караван-сарая, где тесно жались друг к другу торговые лавки. И тут же остановился, пораженный увиденным: у всех лавок россиян стояла стража, с копьями, щитами, в медных блестящих шапках.

– Что за наваждение? – пробормотал Данила и двинулся к своей лавке в надежде, что это хан Каип, опасаясь убытка российским купцам от возможного грабежа, предусмотрительно выставил в ночь свою стражу. Подумал так и смелее направился к лавке, на ходу доставая из карманов ключи от надежных замков. Когда до двери осталось с десяток шагов, стражники угрожающе склонили длинные копья остриями в его сторону.

– Кет!

Данила не сразу понял, что это резкое слово сумрачный темноликий воин бросил ему. По инерции, не осознавая трагедии происходящего, он сделал еще несколько шагов, и тогда тяжелый наконечник уперся ему в грудь острым жалом. Зипун над рубахой – не российская надежная кольчуга. Данила невольно схватился рукой за древко копья, отдернул его от груди и остановился.

– Кет! – вновь выкрикнул хорезмиец и рукой махнул – уходи!

«Гонит», – понял Данила, сделал несколько шагов назад, все еще не веря в случившееся, потом, огорошенный, опустил голову и побрел восвояси: вот тебе, караванный старшина, и вольный торг в прежде неведомых землях азиатских!

На пороге его встретил заспанный Кононов. Худое и будто испеченное в печке лицо Григория еще больше сморщилось: старый казак, сощурясь, пристально глядел на встревоженного, сникшего Данилу. Тот в двух словах описал свою встречу со стражником.

– «Кет» по-хорезмийски значит «уходи», – пояснил Кононов, выслушав рассказ старшины. – За тридцать с лишним лет много слов довелось выучить, особенно когда бьют и гонят в шею.

Проснулись, разбуженные их разговором, Родион и Лука, заволновались неожиданным поворотом дел и казаки. Данила послал Герасима и Тараса Опоркина к Аису Илькину, который с прочими казанскими татарами разместился в некотором отдалении, по ту сторону караван-сарая, ближе к северным воротам.

– Узнайте, каково дело у них? – наказал Данила Герасиму.

– Ох, братцы, выспится проклятый хан на наших спинах! – выдохнул Лука Ширванов и съежился, став и без того совсем невзрачным. Он с опаской поглядывал на первых пешеходов, которые потянулись к утреннему намазу мимо их раскрытой калитки в сторону минарета.

– Сели мы, как мухи на мед, и лапок не выдернуть теперь, – поддержал Ширванова Родион. – Снимут наши глупые головы да сеном набьют.

– Не умирайте до срока, – пристыдил Федор Погорский Родиона. – На наш век и здесь юрты с красавицами сыщутся, были бы уши – оставлять на память, – добавил он, стараясь смягчить печаль первого дня в чужом городе.

Да не сдержался, вздохнул – и своя боль ударила под сердце: как теперь отыщет он своего родителя?

Вернулся Герасим и передал слова Аиса Илькина, что казанские купцы с их предводителем Муртазой Айтовым собираются с подарками сами идти в ханский дворец хлопотать о снятии стражи и дозволении открыть торг. И еще сообщил Илькин, будто он встревожен желанием татар держаться от русских купцов обособленно, видя, что хивинцы к ним не расположены.