Владимир Буртовой - Караван в Хиву

– Есть в Хиве зловредные шакалы, – вставил Малы-бай. – Это они навывают в ханское ухо, будто ты, Ямагуль, послан не как свидетель при наших переговорах, а для примечания Хивы и ее крепостей.

– Некоторые старшины возле хана, – продолжил Мурзатай, – говорят ему, что урусы не возвращают беглых персиан и других хивинских пленных, хватают по неправедным доносам хивинских купцов в Оренбурге и сажают их на цепи, секут нещадно кнутами и требуют для губернатора дорогих подарков. А будто все это исходит, Ямагуль, от тебя.

Яков даже вздрогнул от такого нелепого обвинения. В некотором замешательстве, обдумывая услышанное, он пригладил волнистые черные волосы – на левом среднем пальце сверкнул дорогой перстень, дар губернатора Неплюева за исправную службу с посольством от Малой Орды в 1749 году. Давно ли это было? Каких-то три года тому назад или чуток больше. И опять же связано с вероломством киргиз-кайсацких боев, на которых даже сам Нурали, приехав в гости к губернатору, жаловался как на ненадежных помощников.

«Иные салтаны и баи, – говорил он, а Яков переводил, – вид верности показывают, но внутренне, может быть, совсем по-иному размышляют, готовы переметнуться к отцу хана Каипа и ему служить».

А разве сам Нурали не вихлял лисьим хвостом первые годы своего пребывания на ханстве? Разве не дал согласие на брак своей дочери Нямгалы в далекую Джунгарию, надеясь укрепить свои силы и попытаться обойтись без покровительства России? Но дочь Нямгалы неожиданно умерла, жених был убит в мае 1750 года, и союз распался. Только после этого понял Нурали, что единственная его опора на ханстве, единственная возможность держать баев в повиновении и тем обеспечить замирение среди народа – это дружба с Россией, а не заигрывание с салтанами и баями, многим из которых всякая смута только в личную корысть. Потому-то иные из них и ушли в Хиву, они-то и мутят воду теперь здесь.

Яков вздохнул, с нескрываемым огорчением изрек:

– Воистину, змея не знает меры своей злобе. Сколько бы ни кусала минувшим летом, а по весне, проснувшись и сменив кожу, опять принимается за свое подлое дело.

И неожиданно переменил тему беседы:

– Ну… а как сватовство ханово? К Матыр-Ханикей? – не сдержался от своей щемящей тоски. Спросил, а перед глазами возникло прощание на берегу Эмбы, так внезапно прерванное чужой смертью. Вспомнил глаза, полные горьких слез, вспомнил ладони, протянутые для прощального пожатия.

Мурзатай пояснил, что сватовство состоялось. Более того, по их обычаю была прочитана при хане Каипе брачная молитва, только вместо отца невесты читал ее старший по возрасту в посольстве Мусульман-Бий. Произошло это всего шесть дней тому назад. В тот день, в присутствии караванного старшины Данилы Рукавкина, он, Мурзатай, спросил Каипа, почему он так сурово обошелся с посланцами белой царицы и не допустил их до себя с подарками и письмами?

– Каип-хан, – с некоторой уверенностью сообщил Мурзатай, – обещал принять вас, как только успокоятся родственники убитого Куразбека и люди в их улусах. Туркменцы теперь вроде бы присмирели, и вчера в Хиву возвратились наши люди, которые были в аманатах. Но надолго ли это примирение, никто наверняка не может сказать, – неожиданно добавил Мурзатай. – Потому так настороженно ведет себя хан. Подозрителен к своим приближенным, куска пищи не примет, пока достарханчей Елкайдар не попробует на его глазах. Должно быть, помнит, как Нурали-хан обошелся с обидчиком своим, с убийцей моего брата Абул-Хаирам, с коварным Барак-Салтаном через верного человека в городе Карнаке.

– Обещал хан, однако не зовет к себе, держит как татей под караулом, – вздохнул Чучалов.

Малыбай предложил свой выход из сложившегося затруднения:

– Надо одарить ханских ближних людей, они уговорят Каипа. И начать лучше всего с шигаула.

Яков рукой обвел почти пустые стены их жилища.

– Что отсюда можно взять для подарков? Разве наши пропыленные халаты? В них теперь только слугам за водой ходить.

Малыбай сказал, что товары в долг может отпустить он, а передаст их шигаулу добрый знакомец караванного старшины Якуб-бай. Он знается со многими важными хивинцами.

Оба посланца с охотой приняли это предложение.

– Другого пути не вижу, – сказал Гуляев. – Будем так пытать свое переменчивое счастье.

Проводив Мурзатая и Малыбая до ворот, Яков попросил почаще навещать их, иначе здесь от тоски и неведения можно лишиться рассудка.

Мурзатай сдержанно рассмеялся:

– Похоже, что шигаул именно этого испугался. На коне прискакал в нашу каменную юрту, торопит собираться, говорит: «Урусы саблями ворота рубят и грозят стрелять!»

На следующий же день Якуб-бай и Малыбай от имени российских посланцев преподнесли ханскому шигаулу Сапар-баю пять аршин голландского сукна алой расцветки и просили его о встрече Гуляева и Каип-хана. Обрадованный шигаул тут же поспешил к хану, но пробыл в его покоях недолго и вышел удрученным: Каип-хан выслушал его молча и молча, без единого слова, указал рукой на дверь.

Алое сукно на шесть червонцев золотом не помогло.

Не пали духом доброхоты-ходатаи и наутро с пудовой головкой сахара и с красным кармазинским сукном на кафтан стучались в дверь к любимцу Каип-хана Утяганбеку с той же просьбой. И здесь подарок был с радостью принят, но снова без радости слушали Малыбай и Якуб-бай суровый отказ встретиться с посланцами Нешпоева. Единственно, что узнали, так это причину ханского гнева: не мог он забыть, что оренбургский губернатор не пропустил в Петербург его посла Ширбека, когда решался вопрос, кому быть торжественно поднятым на кошме в Малой Орде – Нурали или отцу Каип-хана – Батыр-Салтану.

После этой неудачи киргиз-кайсацкие посланцы почти всем числом явились к хану и убедительно просили о встрече с Гуляевым, уверяли, что не губернатор Неплюев дал им в посольство русских чиновников, а Нурали-хан выпросил их, чтобы договор, который между ними теперь заключен, был подписан при свидетелях и посредниках.

Последние уверения, казалось, рассеяли тяжелые подозрения хана. Каип-хан еще раз дал обещание встретиться с Гуляевым.

Яков выслушал это известие без всякой радости и надежды на лучшее. Он пригладил длинные смоляные усы, покрутил их на правом пальце, усмехнулся:

– Правда Божья, а суд-то царев! Не всякие добрые слова хана отражают его скрытые мысли. Затевает большую игру хивинский хан, да вот в чем она и как выразится, понять пока не могу. Должно быть, весьма непрочен его трон, если так мечется мыслями и не знает, как с нами поступить. Каковы сведения из улусов Куразбека? Мурзатай неуверенно ответил:

– Пока тихо, но и мне эта тишина не по нраву. Из-за этих волнений и мы не можем выехать на родину за Матыр-Ханикей.