Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

Первым нарушил молчание краснощекий Степан, который только что, казалось, разыгрывал безобидной шуткой своего товарища. Он бережно умащивал раненую левую руку, спросил у Ильи Кутузова:

– Господин подпоручик, это что же, выходит, мы повоевали с ворами и разбойниками самозванца?

– Повоевали, брат Степан, повоевали, – отозвался Илья Кутузов, осторожно поглаживая пораненную ногу – через платок просачивалась кровь. Рана саднила и стыла безбожно от морозного колючего воздуха. Поправляя на шее шарф, подарок Анфисы Ивановны, ненадолго задержал его возле губ – уцелел от воровской пули, знать, молилась за него Анфисушка! – бережно упрятал под мундир, посуровел лицом: уцелел, да не дома еще!

– Тогда непонятно, кому награда будет, нам иль бунтовщикам? – пошутил неудачно краснощекий Степан, сам понял оплошку, крякнул. – Жаль товарищей из полуроты, сгибли, должно.

– Там многие сгибли, – ответил Илья Кутузов. – Ладно, если кто отбился штыками да отошел счастливо, те объявятся. Еще, может, калмыки да самарские казаки, успев перейти на тот берег, ускакали в Оренбург…

– Ехал мужик в лес по дрова, чтоб баню истопить да кости попарить… Да хвать – в том лесу на лекаря наехал, – проговорил Степан, толкая локтем Тараса.

– Какой в лесу тебе лекарь? – проворчал отвернувшийся было от него Тарас.

– Как какой? Да медведь-костоправ. Беда вышла мужику от этой встречи – самоучка был тот лекарь, не там мял мужику кости, где они у него болели, а какие под лапу попались.

Гренадеры, подавленные явным разгромом корпуса, отозвались скупыми улыбками. Тарас уважительно кивнул головой на Илью Кутузова, ответил на шутку товарища:

– Кабы господин подпоручик не тормошил нас, чтоб не спали, да не крикнул вовремя «В ружье!», и нас теперь лечил бы тот лекарь-самоучка.

Солдаты дружно согласились. Илья Кутузов, который годами был моложе доброй половины своих гренадеров, смутился от солдатской похвалы, ответил:

– Мы, братцы, исполнили устав и присягу. И вины нашей в разгроме корпуса никакой нет, про остальное же все выявится после… А урывать награду после всего виденного – не честь солдату… Вона, Чернореченская крепость показалась. – И подумал вслух, словно совещаясь с солдатами: – Будем въезжать? Или на Нереволоцкую погоним? Не верю я тамошним казакам. Не их ли люди известили самозванца о нашем походе? Вот Емелька Пугачев и учинил нам засаду в удобном месте, выждал, покуда корпус разделится у переправы, да и ударил всем скопищем воровским!

Прикинули, сколько съестного осталось в солдатских мешках, и боковой проселочной дорогой миновали сумрачную, ощетинившуюся стылым частоколом Чернореченскую крепость с наглухо закрытыми воротами.

Когда она уже осталась за спиной, из-за лесистых взгорков попутный ветер донес еле различимый звон: в церкви благовестили к обедне.

– Ждут в Самаре победной реляции, а мы явимся, аки черные вестники, – сокрушенно проговорил Степан. – Выходит, истину говорят умные люди: не гонкой волка бьют, а уловкой! Генерал Кар гнал того волка, мы гнали…

– Теперь поздно сетовать, брат Степан, – вздохнул Илья Кутузов. – Обожглись мы – другим будет наука… Бес всех умнее оказался, а люди все ж не хвалят его за это. – И подумал про себя: «А до Самары нам еще добраться надобно, братцы гренадеры. Полковник Чернышев обезлюдил все крепости по Самарской линии, лучших солдат с собой побрал… Воспрянут духом бунтовщики от столь легких побед над двумя корпусами, умножатся их шайки – слабосильные крепости возьмут в осаду, дороги перехватят своими дозорами. Одна надежда – ваша преданность долгу и присяге…»

И, словно прочитав его тревожные мысли, пожилой гренадер проговорил в задумчивости то, о чем и думать боялся Илья Кутузов:

– Еще свидимся мы с теми ворами, что наших товарищей побили да в плен похватали. Со дня на день, гляди, будут и под Самарой…

Недолго благопристойная часть жителей Самары со вниманием выслушивала в церквах молитвы святых отцов о даровании скорой победы воинству матушки-государыни над самозванцем и вором Емелькой Пугачевым. Недолго и тешили себя надеждами, что вновь во всей округе восторжествует мир и покой и каждый займется своим делом: править хозяйство в своем имении, торговать, мастерить рукоделия или ловить и торговать рыбицей…

Через два дня по уходе полковника Чернышева на Оренбург в Самару на загнанных лошадях примчался курьер с вестью, что мятежные скопища самозваного царя Петра Третьего взяли крепости Сорочинскую и Тоцкую, что комендант крепости Бузулук подполковник Данила Вульф ждет с часу на час атаки и на свою крепость.

– Пугается комендант Вульф, – бросив донесение на стол, сказал капитан Балахонцев молчаливому поручику Счепачеву. – Вот вступит в те края корпус полковника, так и наступит усмирение.

Поручик, в душе завидуя своему более удачливому в сердечных делах сопернику Илье Кутузову, которому и теперь вот выпал случай проявить себя в не столь уж и трудном военном марше, неопределенно пожал плечами. Непомерно длинное, как у гончей собаки, некрасивое лицо поручика с длинным носом и вытянутым подбородком удивительно не вязалось с круглыми карими глазами. И если бы еще не эти какие-то мертвые, безвольно свисающие из-под офицерской треуголки волосы…

Иван Кондратьевич, с невольным чувством брезгливости думая о том, что Илья Счепачев делает попытки ухаживать за его дочерью, и на этот раз не удержал себя от сравнения не в пользу поручика.

«Вот Кутузов – тот и фигурой статен, и обхождениям всяким французскими учителями обучен. А скромен, зная наше незнатное происхождение, тем воспитанием не похваляется. Да и имение у его родителей близ Рязани изрядное, родовое, душ на восемьсот крепостных. А разве в уме и сметке ему откажешь? Такой выслужится до генеральского чина всенепременно! Чует мое сердце – воротится из похода счастливо, полковником отмеченный в победных реляциях, и быть в моем доме свадьбе… Эхе-хе, а нам, стало быть, с матушкой Евдокией Богдановной готовиться в дедушки и бабушки… Еще малость послужить государыне, дом в Самаре новый достроить – и на пенсион пойти можно, на покой, внуков нянчить».

– А может статься, господину подполковнику Вульфу виднее, нежели нам отсюда, из Самары, что творится окрест его крепости? – негромко поразмыслил поручик Счепачев, вправляя упавшие на висок волосы под треуголку. – Яицкие казаки, распалясь в своей теперь непримиримой вражде к регулярному воинству за побитие минувшими годами от генерала Тра… – И не договорил. Резко распахнулась входная дверь, всунулся с круглыми, как у перепуганной овечки, глазами комендантский денщик Васька Васильев, не по уставу, громко брякнул: