Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– Господин комендант, а у большого питейного дома вновь свара меж самарцами! Кричат и потасовку затеяли нешуточную, то и дело грозят друг другу самозваным императором Емелькой!

Капитан Балахонцев встал из-за стола, взял головной убор и распорядился:

– Господин поручик, выведите из казармы полуроту солдат да прикладами хорошенько поучите баламутов! Еще нам не хватало смуты в самом городе, когда душа изболелась за тех, кто на истинном поле боя изничтожает бунтовщиков. Господи, – чуть не выкрикнул капитан Балахонцев, закрывая за собой дверь канцелярии, – хоть бы скорее дождаться известия о побитии того чертом выдернутого из преисподней Емельки…

Илья Кутузов въехал в Самару утром 21 ноября. Четверо саней с исхудавшими солдатами и заморенными конями остановились у двери комендантской канцелярии. Илья Кутузов тяжело спустился из седла на землю и, прихрамывая – рана хотя и скользящая, да за дорогу без должного лечения вспухла и саднила при малейшем движении, – поднялся на крыльцо, а ему встречь торопливо вышел сам комендант города, за ним появился поручик Счепачев, командир команды Саратовского батальона безусый прапорщик Панов, недавно присланный по распоряжению казанского губернатора в город для усиления местного гарнизона, с ним же казачий есаул Тарарин, несколько отставных казачьих офицеров, случившихся в тот час быть у капитана Балахонцева.

Не ожидая такой многолюдной встречи, Илья Кутузов было замешкался с рапортом, потом круто повернулся к саням, подал команду строиться. Гренадеры не так проворно, как прежде, выстроились в две шеренги, по команде подпоручика взяли на караул, покачивая штыками от усталости. Строго по уставу отсалютовав коменданту города оружием, Илья Кутузов доложил, что корпус полковника Чернышева под самым Оренбургом попал в ночную засаду, разбит и пленен мятежным воинством самозваного Петра Третьего.

– И это… все, что уцелело? – непроизвольно вырвалось у капитана Балахонцева. Холодным комом подкатился к сердцу прежде неведомый ему страх за судьбу города – вслед за бездарным генералом Карой разбит и полковник Чернышев, оказавшийся не лучшим, чем Кар, военачальником, если умудрился попасть в засаду мужицкого царя. Стало быть, вся Самарская линия крепостей обнажена и мятежники могут пройти по ней беспрепятственно… Не к месту вдруг вспомнилась днями пойманная в Волге большая щука – выброшенная на лед, недолго, бедняга, трепыхалась. «Тако же и нам, случись воровскому нашествию, трепыхаться недолго, – с отчаянием пронеслось в голове капитана Балахонцева. – Прав Счепачев. Озлились яицкие казаки, а из тех казаков вояки отменные, не чета нашим вчерашним рекрутам!»

За спиной коменданта прошел тревожный говор среди офицеров, на разные лады повторяли имена злосчастных военных предводителей.

– Солдат немедленно в баню! – тут же распорядился капитан Балахонцев. – Выдать чистое белье, накормить и три дня отдыха без караульной службы. Господин поручик, прикажите сержанту Стрекину заняться ими. Господин подпоручик, если рана ваша терпит – я вижу, что вы ранены, – не сочтите за труд известить нас подробно о прискорбной баталии на реке Сакмаре.

Илья Кутузов захромал в просторную горницу канцелярии. Пропустив всех, капитан Балахонцев приказал денщику сыскать лекаря и немедля привести. Расторопный Васька тут же загремел сапогами по ступенькам крыльца.

Не затягивая излишне, но и не пропуская важных фактов, рассказал Илья Кутузов о походе, о том, как по пути разогнали драгунской ротой мужицкое скопище в деревнях близ Бузулукской крепости, не умолчал и о том, как новоявленный там главарь ватаги Илья, из крепостных помещика Матвея Арапова, обманно увлек за собой драгун в барскую усадьбу да и похватал там всех. Рассказал и о роковом известии про конфуз генерала Кара: три дня, с седьмого по девятое ноября, гнали его мятежные отряды. Из пушек, к себе не подпуская, били весьма метко, чем и привели войско в крайнее расстройство и уныние, отчего почти все солдаты и предались самозваному императору, видя немалое с его стороны военное умение.

– У самозванца теперь служат и те сто семьдесят гренадер, которых полковник Чернышев из Симбирска послал для усиления корпуса генерала Кара. Там же, у самозванца, теперь и одна наша рота, да, пожалуй, за редким, быть может, случаем, и весь Ставропольский батальон. Как знать, может, еще встретимся по разные стороны вала…

– А что же самарские казаки? – Отставной ротмистр Петр Хопренин захрустел длинными костлявыми пальцами. – Неужто все предались тому самозванцу?

– Того доподлинно не знаю, – ответил Илья Кутузов. – Только думается мне, ежели б кто цел вышел из той баталии на Сакмаре, то догнал бы нас непременно… Ан никто не догнал, пока мы ехали трактом.

– А не от тех ли проводников, чтоб их буйным ветром унесло, приключилась измена? – не сдержался и ударил кулаком о стол капитан Балахонцев. – Надо же так довериться случайным людям. Не иначе, самозванца Пугачева подосланные вывести корпус к условному месту на реке Сакмаре. Так ты сказываешь, было их шестеро?

– Да-a, – будто вспоминая, заговорил Илья Кутузов. – Пятеро яицких казаков, а один в солдатском мундире… – И осекся на полуслове, прежде чем назвать всем хорошо знакомого Тимошку Рукавкина. – За старшего средь них был сотник Татищевой крепости Тимофей Падуров, депутат от тамошних казаков…

– Как? Тимофей Падуров? – Отставной ротмистр Хопренин даже с лавки привстал. – Нашего бургомистра Ивана Халевина двоюродный братец? Вот так новости нам! Не думаю, чтоб Падуров предался тому самозванцу, не думаю. Хотя… – И в сомнении развел руками, как бы говоря: по нынешним временам зарекаться ни в чем нельзя!

Илья Кутузов, запнувшись на Тимошке Рукавкине, и сам не менее Хопренина ломал голову теперь в трудном раздумии: неужто это они, проводники, подвели войско под воровскую засаду и под пушки? Неужто тот сотник с депутатской медалью был пугачевский атаман, а Тимошка Рукавкин у него в сотоварищах? Не может того быть!

«Тогда почему, – лихорадочно размышлял Илья Кутузов, – кричали из головы колонны, где был полковник с проводниками, что угодили в засаду, что произошла измена? Кто же изменил? Проводники? Эх, Тимошка! Знать бы заранее да наверняка – своей шпагой насквозь, как гадкую лягушку, пронзил бы…»

Вошел старенький и весь белый лекарь с черным кожаным саквояжем, молча поклонился коменданту и замер у порога, давая понять, что готов заняться пациентом.

– К вечеру, господин подпоручик, представьте мне уведомление для доклада по начальству, – приказал капитан Балахонцев. – А теперь вами займется доктор. После перевязки я прикажу отвезти вас на квартиру, отдыхайте пока…