Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– Господи! Вот теперь и я признал тебя! Ты тот самый отрок, у которого был потайной путник в неведомую землю Беловодья! Так? Наутро вы с тем монахом и еще с двумя старцами ушли из пригорода. Тебя ведь Ильей тогда прозывали? Не попутал я?

– Все верно, брат Антон! Все так и есть: я тот самый отрок Илья, Федоров сын. А тот святой души человек, монах Киприан, умер за далеким Алтайским Камнем, так и не сыскав счастливого мужицкого царства… Зато теперь мы с государем Петром Федоровичем удумали всем миром счастливое Беловодье сотворить на Русской земле! Желаешь ли быть с нами, Антон Иванович? Веруешь ли в государя-батюшку?

Антон Коротков встал. Он понял, что устами атамана его вопрошает сам государь, в истинность которого он уверовал с первых же слухов. И пуще прежнего укрепился в той вере, когда из Бердинской слободы с государевым манифестом возвратился Алексей Горбунов, сказавший всенародно, что самолично признал государя.

– Готов служить батюшке Петру Федоровичу, потому как и у нас, купцов средней руки, немало притеснений всякого рода – прогоны, поборы на починку мостов и дорог после весенних паводков, кормление этапных ссыльных да конвоев, а боле того рекрутские призывы. А ежели кто и откупается от той треклятой рекрутчины по нынешним с турками военным годам, так лишается едва ли не половины состояния. Хоть и грешно чужою кровью откупаться, но многие делают это…

Илья Федорович заверил Короткова, что государь, устраивая на всей Руси жизнь на казацкий лад, ту рекрутчину вовсе отменит.

– Он и теперь не велит никого верстать в свое войско силой понуждения, а токмо по доброй воле, обещая изрядное жалование своим казакам. Завтра, Антон Иванович, примешь клятву перед иконой и святым Евангелием на верность государю, да сообща подумаем, в какое достойное дело тебя можно будет употребить. – И неожиданно, не сдержавшись, обнял хозяина за плечи, легонько тряхнул. – Вижу в том добрый знак, Антон Иванович, что чрез столько лет довелось мне вновь воротиться в Самару, откуда начались мои искания счастливой жизни… Ну а теперь спать, а дела на мудрое утро отложим.

Утро двадцать четвертого декабря началось службой в церкви, где славили государя Петра Федоровича и пели ему «многая лета». Затем привели к присяге алексеевских казаков и отставных солдат, своей волей пожелавших служить в войске государя. Последним к присяге подошел грузный и невообразимо одетый мужик, лицо которого было укрыто густой сеткой из конского волоса.

– Кто это? – поразился Илья Федорович. – Право, чудище лесное, не иначе, ежели лик укрыл от света божьего.

– Это пушечных дел мастер, – представил Сысоя Копытеня Алексей Горбунов. Стоя перед атаманом, Горбунов степенно оглаживал вислые запорожские усы и поглядывал на атамана с уважением. Поставленный старшим над новоизбранными в Алексеевске казаками, он весьма гордился этим и старался держать себя достойно звания.

– Пушкарь, сказываешь? – Илья Федорович весьма обрадовался такому известию. – Имеем мы две пушки, да беда – лежат в санях новорожденными младенцами. А нам надобно их на крепкие ноги поставить и к стрельбе приспособить. Сможешь такое сотворить, Сысой?

– Он днем-другим из Самары прибежал к нам, укрывшись от розыска тамошнего коменданта, – неожиданно сообщал атаману Алексей Горбунов, подтолкнул Сысоя подойти ближе к атаману.

– Вот как? – обрадовался Илья Федорович. – Ну-ка, братец, скажи, крепка ли Самара? Говори без утайки, то нам знать надобно.

– Крепка ли Самара? – густым голосом из-под сетки выговорил Сысой Копытень. – Семь ворот и все на огород – двое не запираются, а остальные в огороде валяются.

– Ой ли? – усомнился такому заверению Илья Арапов. – Бывал я в Самаре прежде, видел изрядно высокую земляную крепость да пушечные бастионы у Оренбургского тракта. По смутным слухам, верно, комендант привел ту крепость в должное состояние… И пушки в изрядном числе поставил к отражению возможного приступа.

– Недавно вот тако ж комендант Самары капитан Балахонцев пытал меня – могу ли починить гарнизонные пушки, на охрану города к бастиону притащенные…

– И ты чинил? – Илья Арапов, сидя на стуле, поставленном на церковной паперти, подался телом вперед и впился взглядом в непроницаемую для взора накидку.

По голосу Сысоя атаман понял, что тот усмехнулся:

– Починил так, что ни стрелять, ни в цель наводить из тех пушек покудова нет возможности. Однако, батюшка атаман, перед бегством из Самары от своего тамошнего дружка Герасима прознал, что пришла в город весть – со дня на день ждут самарцы прибытия боле полутысячи конных гусар из Сызрани. И еще, будто из Ставрополя выехали канониры, Балахонцевым затребованные. Ежели те канониры да гусары уже в Самаре, то дело худо – та батарея из шести пушек подход к Самаре закроет накрепко.

Илья Федорович откинулся на полукруглую спинку высокого стула, закусил губу. Не верить Сысою у него нет оснований, а стало быть, с его малой командой кидаться на город – все едино, что нырять в прорубь головой в надежде догнать сорвавшуюся с крючка рыбу.

– Ну а государю Петру Федоровичу обязуешься ли служить честно, не как самарскому коменданту? Говори, как перед Господом!

– Готов, батюшка атаман. На том крест святой и Евангелие целовать буду, – заверил Сысой и опустился на колени. Повторяя за атаманом слово в слово присягу, он поцеловал у попа из рук большой крест и положенное рядом на столе толстое, в кожаном переплете с тиснением, Евангелие. Потом смиренно отошел в сторону, откуда по знаку атамана Алексей Горбунов не мешкая отвел его к двум четырехфунтовым пушкам, взятым в Красносамарской крепости.

– Ставь их на колеса, Сысой. Без пушек, сам знаешь, войско наше не устоит супротив регулярства.

Сысой деловито осмотрел пушки, полез рукой в жерла, проверил старательно, нет ли ржавчины, не порчены ли ребятишками протравочные отверстия… Пушки, тяжело лежащие в соломе на санях, поблескивали промерзшими, ощетинившимися инеем боками.

Сысой Копытень сказал рассудительно:

– Пушки исправные, стрелять из них можно. Отвези к кузне. Да четырех бондарей – колеса мастерить. Да двух кузнецов добрых – железные ободья и спицы выковать.

– Работай день и ночь, Сысой. Сам атаман ждет эти пушки для похода на Самару. А мешкать долго – все государево дело загубить можно: гусары к Балахонцеву в подмогу подоспеют.

– Скажи атаману, Алексей, что спать не буду, покудова пушки на колеса не поставлю!

Горбунов передал обещание пушкаря. Илья Федорович порадовался такому рвению.

– Пусть все работают тако ж, как Копытень, и государь их своей милостию не оставит, – заверил он присутствующих алексеевских казаков. Оставив церковную паперть, атаман отправился осматривать крепостные строения, чтобы принять надлежащие меры к отражению возможного нападения гусар на пригород. Кто знает, где те гусары на этот час? Может, в ближних деревнях притаились, ждут выхода его отряда в поле, а там и офрунтят со всех сторон, посекут в открытом сражении, так что и государю весточку подать будет некому…