Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Ударившись коленями об острые камешки, Илейка встревоженно опустился рядом с неподвижно замершим отцом Киприаном. Кружку монах уронил себе на колени, горячая вода замочила полу кафтана, но отец Киприан не чувствовал этого. Сухие губы его были плотно сжаты, остановившийся взгляд устремлен в сторону далекого голубеющего озера.

– Отец Киприан, что с тобой? Тебе худо?

Страшась вспугнуть встающее перед ним видение, отец Киприан предостерег отрока:

– Тише, брате Илья, тише. Смотри, вот, от сини окиян-моря ОНИ идут к нам. Видишь?

Над дальними, зеленью укрытыми холмами, над зелеными цветущими рощами встало нежное сияние, мерцающее голубыми искрами. Потом, медленно вырастая в размерах, словно из невесомого воздуха, возникли три величественные фигуры в белых одеяниях, с длинными седыми бородами. Седые волосы на голове у каждого схвачены сверкающими золотом обручем, длинные усы слегка шевелятся на ветру.

Отец Киприан – будто и не было только что сердечного недуга – с завидной легкостью вскочил на ноги, сделал несколько неслышных шагов навстречу словно невесомым белым старцам.

– Кто вы, люди? – громко спрашивает он пришельцев и глаза ладонью прикрывает от нестерпимо яркого голубого сияния. – Христиане ли, братья ли по вере?

Но они не подходят, машут посохами, страшась надрывного воя собаки. Отец Киприан хватает длинный прут и отгоняет Иргиза.

– Идите, братья! – громко, радостно зовет он белых старцев. – Дайте глоток воды из чистых родников вольной земли! Я чувствую прохладный запах ваших рек. Дайте кус хлеба, взращенного свободными пахарями заветной земли Белых Вод! Воды, братья, жажда сушит немощное тело…

Илейка с трудом разжал стиснутые зубы отца Киприана, влил в рот ложку теплого отвара шиповника. Растопырив негнущиеся пальцы, упираясь ими в холодные камни, монах делал отчаянные попытки подняться…

На груди ближнего из старцев поверх белой долгополой рубахи отец Киприан явственно различил золотой крест с изображением распятого Иисуса Христа.

– Единоверцы! Братья, подойдите же! Я к вам так долго шел, сквозь кровь мужицкого бунта, сквозь непролазные тернии боярских застав. И вот я у ворот заветного мужицкого царства… Бью поклон вам, старейшины.

Один из старцев протянул к отцу Киприану длинные белые руки ладонями вверх, тихо сказал:

– Приветствуем и мы тебя, святой отец, в христианской земле, в свободной стране Белых Вод. Много лет, в окружении диких и мертвых гор, хранили мы надежду, что сыщут к нам дорогу обездоленные и здесь найдут утешение истерзанной душе. Идем же в наш светлый и вольный край.

Под тихий колокольный звон далеких, но хорошо различимых белокаменных церквей – так схожих с московскими! – неслышно и легко ступая по прохладной росистой траве, отец Киприан пошел за старцами. Шел и с каждым шагом поднимался над землей выше, выше, словно лишался собственного веса и обретал крылья. Вот уже отрок Илья и пес Иргиз чуть видны у костра, полузакрытые сизо-серым дымом. Отрок тянет руки ему вслед, кричит что-то, обливаясь слезами. Отец Киприан оглядывается, в недоумении машет рукой, зовет следом:

– Идем, брате Илья! Вот же она, заветная мечта наша, желанное Беловодье! Добрели-таки!

Над голубым озером сверкнула ослепительно яркая молния, громыхнул нестерпимым треском гром, и свет померк в счастливых глазах отца Киприана…

Илейка беззвучно плакал около неподвижного, остывающего тела. Монах лежал на рядне, вытянув ноги. Илейка сложил ему руки на груди и походный складень развернул у изголовья, огарок свечи зажег, а молитву прочесть так и не смог. Все казалось ему, будто уснул отец Киприан, измученный долгой и многотрудной дорогой, что вот сейчас вздохнет протяжно, откроет голубые глаза и ласково улыбнется зряшным Илейкиным слезам. И побредут они дальше неспешным шагом искать вольность. К вечеру тело отца Киприана и вовсе остыло. Плакал Илейка, когда стаскивал камни для могильного склепа – копать землю было не под силу из-за твердости здешнего грунта. Плакал, заваливая тело тяжелыми кусками плитняка, чтобы хищники не растащили кости отца Киприана по окрестным ущельям. Оплакивал отца Киприана и свое так рано оборвавшееся отрочество.

Вечер и ночь просидели у склепа Илейка и пес. Иргиз изредка выл, и тягучее эхо разносило окрест известие о смерти человека. Но кому было слушать? Людей нет, а звери да птицы – им что за дело до случайно пришедших сюда…

Утром, едва над холмистым нагорьем забрезжил розово-синий рассвет, Илейка оставил на склепе вместо креста развернутый складень: пусть знают путники, что лежит здесь христианин. Неспешно надев на плечи котомку, рядом с подарком атамана Гурия Чубука сунул за пояс пистоль отца Киприана. Прощаясь, перекрестил каменную могилу и быстрым шагом, в сопровождении понурого Иргиза, пошел вдоль реки на юго-восток, к озеру, которое по-прежнему так заманчиво голубело время от времени далеко впереди.

Илейка шел и верил, что рано или поздно ему встретится вольная земля – Беловодье. Там сыщет он атамана-сокола с ватагой отважных молодцов и вместе с ними знакомой уже дорогой возвратится на Русь, чтобы поднять мужиков на великий бунт, поквитаться с ненавистным Демидовым за погибель родителя Федора, с царскими слугами за убиенного деда Капитона, за побитых ромодановских мужиков, за ватагу Чубука, которой не довелось дойти до свободного царства…

Илейка шел, а легкий свежий ветер разносил с камней чуть приметную седую пыль, на которой едва отпечатывались такие недолговечные следы одинокого путника.

Декабрь 1773 года. Порывистый юго-восточный ветер гнал с киргиз-кайсацкой степи бесконечные волны разыгравшейся поземки. Походный атаман Илья Федорович Арапов поднял воротник полушубка – холодные и надоедливые, словно осенние кусучие мухи, сухие снежинки леденили шею под срезом теплой лисьей шапки.

– Зябко, атаман? – перекрывая свист ветра, спросил казачий есаул Кузьма Аксак, стараясь держать своего коня рядом с атамановым.

– Не то – зябко! – отозвался Илья Федорович. – Будто пьяный брадобрей тупыми ножницами шею под затылком скоблит…

– Дело к ночи! Скоро стемнеет, зги и то не увидишь, – снова прокричал есаул. – Не забрести бы куда не след!

А сам отворачивает лицо чуть в сторону, чтобы не захлебнуться порывистым ветром.

Атаман смахнул снежную порошу с воротника около лица, внимательно посмотрел вперед, на хорошо знакомую дорогу, которая по заснеженному нагорью едва просматривалась вдоль извилистого правобережья реки Самары.