Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 1

– Всем, кто пес боярский, заплачу щедро!

Стрельцы распялили руки Разина по стене, вдели их в железные кольца, на шею застегнули на цепи ременное ожерелье с гвоздями:

– Сказывали – удал лунь, да птицы вольной ему не клевать!

Из головы от удара кистенем все еще сочилась кровь, пачкала лицо, склеивала глаза.

– Тряпицу ба, что ль, кинуть на голову – ведь человек? – сказал один стрелец с цветным лоскутом на бараньей шапке.

Другой сказал начальнически:

– До пытки выживет, а дале – боярин!

– Живучи эти черкасы, – прибавил третий.

Четвертый стрелец с факелом молчал. Со стены текло, от холода каменела спина. Вися на стене, упираясь ногами в каменный пол, Разин метался, пробуя сорваться, и выдернул бы из стены крючья с кольцами, да на большой от ременной петли шее вновь была крепкая, хотя и не тугая, петля – она при каждом движении головы колола гвоздями. Каменные толстые стойки без дверей мешали ему увидеть, что делали палачи с братом.

Полная мыслями о госте, что утром рано покинул ночлег, Ириньица, качая люльку, пела:

За дверями шаркнуло мерзлой обувью, звякнуло железо; горбун, убого передвигаясь, спустился в горенку.

– И песню же подобрала, Ириха…

– Не ладно поется, дедко?.. На сердце тоска, – и запела другую:

– Вишь, убогой, эта веселее?

Горбун снял с себя шубное отрепье, кинул за лежанку, снял и нахолонувшее железо. Бормотал громко:

– Пропало наше, коли народ правду молыт… Помру, не увижу беды над боярами, обидчиками… худо-о…

– Что худо, ворон?

– Да боюсь, Ириха, что нашего котика бояры словили…

– Опять худое каркаешь?

– Слышал на торгу да коло кремлевских стен.

Ириньица кинулась к старику, схватила за плечи, шепотом спросила:

– Что, что слышал? Сказывай!

– Ишь, загорелась! Ишь, пыхнула! Дела не сделаешь, а гляди опять в землю сядешь, как с Максимом мужем-то буде. Не гнети плечи…

– Удавлю юрода – не томи! Максим, не вечером помянуть, кишка гузенная, злая был. Что же чул?

– Чул вот: народ молыт – гостя Степана привезли к Фроловой на санях, голова пробита… Стрельцы народ отогнали, а его-де во Фролову уволокли.

– Не облыжно? Он ли то, дедко?

– Боюсь, что он. На Москве в кулашном бою хвачен… «Тот-де, что в соляном атаман был, козак»…

– В Разбойной – к боярину Киврину?

– Куды еще? К ему, сатане!

Ириньица заторопилась одеваться, руки дрожали, голова кружилась – хватала вещи, бросала и вновь брала. Но оделась во все лучшее: надела голубой шелковый сарафан на широких, низанных бисером лямках, рубаху белого шелка с короткими по локоть рукавами, на волосы рефить [75] Р е ф и т ь – сетка. , низанную окатистым жемчугом, плат шелковый, душегрею на лисьем меху. Достала из сундука шапку кунью с жемчужными кисточками.

– Иссохла бы гортань моя… Ну куда ты, бессамыга [76] Б е с с а м ы г а – голая. , с сокровищем идешь?

– В Разбойную иду!

– Волку в дыхало? Он тя припекет, зубами забрякаешь…

– Не жаль жисти!

– Того жаль, а этого не?

Ириньица упала на лавку и закричала слезно:

– Дедко, не жги меня словом! Жаль, ох, спит, не можно его будить, а разум мутится.

– Живу спустят – твоя планида, а ежели, как мою покойную, на козле? Памятуй, пустая голова с большим волосьем!..

– Дедо, назри малого… Бери деньги из-под головашника… корми, мой чаще, не обрости Васютку…

– Денег хватит без твоих. Ой, баба! Сама затлеешь и нас сожгешь…

Спешно вошла по каменной лестнице, пахло мятой, и душно было от пара. На площадке с низкой двустворчатой дверью в глубине полукруглой арки встретил Ириньицу русобородый с красивым лицом дьяк в красном кафтане, в руке дьяка свеча в медном подсвечнике.

– Пошто ты, жонка?

– Ой, голубь, мне бы до боярина.

– Пошто тебе боярин?

Дьяк отворил дверь. Ириньица вошла за ним в переднюю светлицу боярина. Белые стены, сводчатые, на столбах; столбы и своды расписные. По стенам на длинных лавках стеганые красные бумажники [77] Б у м а ж н и к – матрас, набитый хлопчатой бумагой. , кое-где подушки в пестрых наволочках, в двух углах образа. Сверкая рефитью, жемчугами, поклонилась дьяку в пояс:

– По Разбойному, голубь, тут, сказывают, иман молодой козак – лицо в шадринах, высокий, кудревастый…

– Пошто тебе лихой человек?

– Ой, голубь! Сказывают, голова у него пробита, а безвинной, и за что?

– Знаешь боярина, жонка, – на кровь он крепок… Битье твое челом не к месту – поди-ка в обрат, покудова решетки в городу полы. Жалеючи тебе сказываю… больно приглянулась ты мне.

Ириньица кинулась в ноги дьяку, заплакала. Дьяк поставил свечу на пол, поднял ее, она бросилась ему на шею.

– Голубь, что хошь проси! Только уласти боярина…

– Перестань! – сказал дьяк, отводя с шеи ее руки. – Глянет кто – беда, а любить мне тебя охота… Сказывай, где живешь?

– Живу, голубь, за Стрелецкой, на горелой поляне, за тыном изба, в снегу…

– Приду… а ты утекай, не кажись боярину, не выпустит целу, пасись, – шептал дьяк и гладил Ириньице плечи, заглядывая в глаза. – И где такая уродилась? Много баб видал, да не таких.

– Скажи, голубь, правду – уловлен козак?

– Знай… не можно о том сказывать… уловлен… Степан? Разя?

– Он, голубь! Пусти к боярину, горит сердце…

– Не ходи – жди его, он в бане…

– Не могу, голубь мой! Пусти, скажи где?

Дьяк махнул рукой, поднял свечу с пола.

– С ума, должно, тебя стряхнуло? Поди, баня ту – вниз под лестницей… Завернешь к левому локтю, дойдешь до первой дверки – толкнись, там предбанник… Ой ты, малоумная баба!

Ириньица, бросив в светлице душегрею, шапку, сбежала по лестнице, нашла дверь. На полках предбанника горели свечи в медных шандалах. На широкой гладкой лавке лежал зеленый бархатный полукафтан и розовая мурмолка с узорами.

Из бани мертвый голос выкрикнул:

– Тишка, где девки? Эй!

Ириньица приоткрыла дверь, заглянула в баню – на полке желтело угловато-костлявое что-то с кривыми тонкими пальцами ног. От фонаря, висевшего на стене, блестел голый череп.

«Все одно, что покойника омыть», – почему-то мелькнуло в голове Ириньицы; она ответила:

– Что потребно боярину – я сполню!

– Э, кто ту? Сатана! Да мне и девок не надо – лезь, жонка, умой старика… утри!