Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

– Так это он тебя любит? – хрипло проговорила наконец Елена Дмитриевна, перестав вдруг смеяться. – Тебя – такую лядащую, такую мерзкую? Меня променял на тебя! И ты думала, что боярыня Елена Хитрово уступит своего любого такой лядащей девчонке, как ты?

Княжна взглянула на нее своими скорбными глазами и еле слышно, но твердо ответила:

– Он не твой любый и никогда им не был!

– И твоим никогда не будет! – яростно крикнула Елена. – Я лучше своими руками задушу его.

– Боярыня! – твердо произнесла девушка. – Отпусти меня! Зазорно мне слушать такие речи твои…

– А не зазорно молодых чужеземцев привораживать? Не зазорно княжне, девушке, на свиданье к чужеземцу бегать?

– Я невеста его, – гордо произнесла Ольга и пошла к двери.

– Не пущу! – рванула ее за рукав Елена Дмитриевна. – Не пущу, пока от Леона не отречешься.

– Ни в жизнь! – страстно ответила княжна.

– А! Ну, так хорошо же: я оклевещу твоего Леона, и он на плахе сложит свою голову!

Княжна побледнела и зашаталась.

– Не посмеешь ты это сделать! Не допустят тебя до этого совесть твоя да Бог праведный, – торжественно произнесла девушка.

Боярыня ответила ей таким мрачным взглядом, что та затрепетала, как лист в осеннюю бурю.

– Так добром не отдашь? – повторила Елена.

– Разве в моей воле отдать его или нет? Боярыня! – сложила княжна с мольбою руки. – Смени гнев на милость! Ты такая красивая, такая могучая, сам царь… тебя слушается, все в твоей воле, а я… ты сама сказала, я – лядащая, бедная, бессильная девушка. И за что он меня полюбил – про то мне неведомо; видно, за судьбу мою горькую.

Слезы помешали Ольге докончить свою речь, и она закрыла лицо руками, глухо разрыдавшись.

Боярыня тем временем успела уже немного успокоиться; ее гнев утих, и только бешеная, неукротимая ревность все еще бушевала в груди.

– Завтра твоему отцу все поведаю – пусть свадьбой поторопит, – сказала она. – А теперь ступай!

Княжна, как раненая лань, за которою гонятся злые охотники, бросилась к дверям опочивальни и исчезла за ними. А боярыня сорвала с головы кокошник, отшвырнула его от себя и, рыдая, упала на кровать.

На «верху» только что окрестили новорожденную царевну, назвав ее Софьей в память прабабушки Софьи Палеолог.

Царица чувствовала себя хорошо, только грусть все еще не покидала ее. Она страстно хотела мальчика, а вот родилась опять девочка, хотя и крепкая, сильная девочка, кричавшая громче и голосистее всякого мальчика, но все же это не была надежда, подпора старости; к тому же царевич Алексей становился день ото дня все хилее и хилее, и уже теперь предвиделось, что он будет плохим заместителем отца, плохою опорою для трона. И царица, взглянув на новорожденную, невольно подавила в груди тяжелый, скорбный вздох.

Царь старался по возможности успокоить ее:

– Не печалься, Марьюшка, не кручинься, милая! Мы еще молоды, времени впереди много, сколько еще молодчиков можешь нарожать.

– А куда девок-то девать? Ведь замуж повыдать надо, а где женихов найдем? Вон царевны-сестрицы… все ведь еще в девках сидят.

– И на их долю кто-либо найдется, – спокойно возразил царь.

– Сколько заплатил митрополиту за крестины-то? – хозяйственным тоном осведомилась царица.

– Триста золотых; архиепископам – по два ста, а епископам – по ста.

– К чему такую уймищу? – всплеснула руками царица.

– Ну, Марьюшка, не обеднеем мы от этого!

Царь поцеловал супругу и вышел.

В отдельных покоях, так называемых «потешных хоромах», уже ожидала царя компания бояр – самых приближенных, самых любимых. Пир был уже в разгаре, и подгулявшие, подвыпившие бояре поджидали царя, чтобы снова всласть отдаться разгулу.

Человеку для восстановления и уравновешения его сил, конечно, необходимо иногда покидать будничные занятия и переноситься в иной мир, развлекая обычное состояние духа; для человека образованного, которому открыто широкое многообразие Божьего мира и человеческой деятельности, эти переходы легки и естественны, но для человека, постоянно замкнутого среди немногих явлений бедной и унылой жизни, они трудны; таким людям является обыкновенно на помощь стремление искусственными средствами переходить в возбужденное, праздничное и веселое настроение, переноситься в другой, фантастический мир, словом, отрешаться от действительности и забываться в мире несбыточных грез.

Сам благочестивый и высоконравственный царь Алексей Михайлович не был исключением из этого общего человеческого правила; только он всегда выискивал к тому какой-нибудь повод, более или менее торжественный, как, например, именины свои или жены, родины, крестины, приезд иностранных послов и даже панихиды по знатным усопшим. А так, «без случая», не любил он предаваться веселью и вел скромный, тихий, замкнутый образ жизни. Теперь выпал как раз отличный случай задать боярам веселую пирушку с преизрядной выпивкой, и царь созвал большое число приглашенных, приказав своим кравчим не жалеть ни вина, ни браги, ни яств.

В «потешных хоромах» были накрыты столы, убранные по-праздничному скатертями и подскатертниками. Ножей не клали; вилки встречались редко, и то двузубые; ложки были только серебряные, и то их было «дюже немного». Вилку и нож клали только послам, а их свита обходилась естественной пятерней. Для более почетных гостей ставили «тарели» – оловянные или серебряные, и они не переменялись. Остальные ели из «мис» и блюд – каждое на несколько человек. Были и другие «судки» – каменные и деревянные, блюда гусиные, утиные, лебяжьи и другие, рассольницы, солоницы, уксусница, перечницы и всякая другая посуда, наполненная всевозможной снедью.

Чего-чего только не было наставлено на столе! Тут были и разные холодные заливные, и студни, и «горячее», или «ушное»: щи, уха, супы с пряностями, рассолы или солянка, взвары или соусы; в особенности же стол отличался жаркими, а именно: бараниной, свининой, курами и гусями, которых подпекали на «рожнах» [4] Вертелах. (Примеч. авт.) и выносили разукрашенными на серебряных и золотых блюдах в столовую служки, высоко держа над головами. Таким же образом разукрашивали и жарили всякую дичь; и ели ее с уксусом, перцем и лимоном; но все это не так «уважали», как лебедя в сметане.

Конечно, больше всего столы ломились от сосудов для питья. Ими наполнялся весь поставец – так назывался буфет в виде пирамидальной этажерки, у которой стоял дворецкий или буфетчик во все время пира, разрезая и отведывая кушанья, отпускаемые ключником из поварни. На этом поставце было немало больших вместилищ – ендовы, ведра с носками, четвертины [5] Сосуд, вмещавший четверть ведра жидкости. (Примеч. авт.) , кувшины, братины с крышками: из всех них добывали вино черпальцами, «судами» или ковшами. Но в особенном изобилии на поставце красовались «сулеи» [6] Бутылки. (Примеч. авт.). , корцы, кружки в восьмую ведра, чаши, кубки, бокалы, чарки, «достаканы» – обыкновенные и огромные, так называемые «стопы».