Валериан Светлов - При дворе Тишайшего

– Бабы! – сердито произнес Алексей Михайлович.

– А потому все баловство это, что ворожеям да колдуньям воли опять много дали: давно не жгли, вот их и развелось по-прежнему, – угодливо проговорил Милославский.

Ртищев с презрением посмотрел на этого двуличного, льстивого и лютого боярина. Хотя он и сам был, конечно, сыном своего века, одобрял казни и пытки, но уже настолько был просвещен, что на невинные занятия гадалок и ворожей смотрел именно как на бабье развлечение, самое безвредное, безобидное и ничуть не преступное; поэтому предложение Милославского жечь гадалок весьма покоробило его.

– Вот ужо я пожурю царицу, – проговорил Алексей Михайлович, – а теперь поди-ка приведи ко мне боярыню Хитрово, – хмуро сказал он своему тестю.

Милославский поспешил выйти.

Ртищев, обрадовавшись, что остался вдвоем с царем, стал говорить ему о государственных делах.

Но Алексея Михайловича, видно, в эту минуту мало занимали дела его государства. Его мысли были полны только что сказанным о боярыне Хитрово и об оговоре ворожеи.

Неужели эта голубоокая красавица якшалась с колдуньями да цыганками? Неужели под ее белым лбом таились нечистые мысли? И он позволял ей водить дружбу с царицей, с царевнами, сам любил слушать ее лихие прибаутки да веселые шутки и только дивился ее умению всем нравиться, всем угодить? Теперь это объяснялось весьма просто: она имела, надо быть, приворотный корень. Царь содрогнулся.

«Может, она и зелье нам какое подсыпала?» – с ужасом подумал он.

А Ртищев говорил ему в это время:

– Никак не можем мы обиду учинить против Персии. Они наши исконние друзья. Еще в тысяча шестьсот пятидесятом году, помнишь, приезжал на Москву посол шаха Аббаса, Магмет Кулыбек, и привез в подарок от того шаха четыре тысячи батманов селитры. А царь Теймураз пусть сам свою обиду с шахом разведет: они свойственники. Ссоры у Теймураза с Рустемом, ханом тифлисским, потому, что они между собою свои близкие, одного поколения; пошли они от великого князя грузинского. Рустем-хан теперь – шахов подданный и басурманин, и половина Грузинской земли с ним, а другая половина – за Теймуразом. Так ссора между ними, и шах на Рустема-хана сердится, что он Грузинскую землю разорил и царевича убил. Теперь Теймураз покинул свою землю, к шаху не писал и не бил челом, а ежели бы бил челом, то шах велел бы ему жить по-прежнему в своей вотчинной земле. А грузины – народ хитрый. Они просят у нас ратных людей против персов идти. Мы с шахом поссоримся из-за них, а нам что за корысть, коли в Грузинской земле не будет шаховых людей?

Долго говорил Федор Михайлович, а царь рассеянно, невпопад отвечал ему и все с большим нетерпением посматривал на дверь.

Наконец вернулся Милославский и встревоженным голосом объявил, что обыскали весь дворец, но боярыни Хитрово не нашли. Она ушла со вчерашнего вечера из дома и до сих пор еще не вернулась. Все люди в ее терему в беспокойстве. Сенные девушки рассказывали, что за боярыней пришел вечером какой-то неизвестный человек и неведомо куда увел ее, а ночью пришел, вызвал Марковну, долго с нею говорил; потом старая ключница и наперсница боярыни взяла из спальни шкатулку с жемчугами и другими драгоценностями, и они оба ушли, но до сих пор никто из них не ворочался.

– Сбежала, должно! – произнес Милославский.

– Ну, недалеко убежит! – сверкнув глазами, проговорил Алексей Михайлович. – Эй, люди!

Вошли вооруженные стрельцы.

– Скажите своему голове, – распорядился царь, чувствуя, как свойственная ему порой вспыльчивость овладевает им, – чтобы послали к заставам погоню да никого без моего приказа не выпускать. Напиши, боярин, о том приказ, – повелел Алексей Михайлович Ртищеву. – Пойдем, тестюшка, к царице, – предложил он Милославскому.

Оба направились на половину Марьи Ильиничны.

Царица, по обыкновению, ела сласти и слушала длинный рассказ странницы о ее необыкновенном странствии на Афон. Царевны гуляли по саду, потом сновали по терему и все ныли и ныли с тоски.

– Ой, скучно, скучно, матушка-царица! – чуть не плакала Ирина Михайловна.

– Испей винца, и повеселеет! – предложила «верховая боярыня» Стрешнева.

– Ой, опостылело и вино-то! – махнула рукой царевна.

– Ну, сказочниц послушай! – разгрызая семечко, апатично произнесла царица.

– Надоели, все одно и то же гуторят! – лениво потягиваясь, проговорила Татьяна Михайловна. – Разве вот скоморохов созвать да с ними, как намедни, «действа» произвести? – раздумчиво предложила царевна, наслаждаясь ужасом, который отразился при ее словах на лице царицы.

– Что ты, мать моя! – замахала на нее своими пухлыми ручками Мария Ильинична. – Опять в «хари» обряжаться станешь?

– Царевнино ли это дело в «личины» рядиться? – укоризненно проговорила боярыня Стрешнева.

– Еще сама с ними в пляс пустись!

– А и пущусь, – хорохорилась Татьяна Михайловна. – Все лучше, чем с тоски подыхать.

– Как погляжу я на вас, государыни-царевны, – вмешалась странница, – и поразмыслю: выходит так, что все это в вас враг рода человеческого действует, смутные мысли вам внушает.

– Ну, пошла, старая, надоела! – остановила странницу Анна Михайловна. – Матушка-царица, вели игрецам на цимбалах, что ли, сыграть.

– Под праздник-то! – укоризненно напомнила опять странница. – Лучше бы Четьи минеи послушала.

– Царица, где же боярыня Елена Дмитриевна? – спросила царевна Ирина.

– Сама того не знаю, – ответила Марья Ильинична, – целый день она сегодня на «верху» не была. Уж не занеможилось ли ей?

– В городе сказывают, Пронского на допрос взяли, – осторожно доложила одна из «верховых боярынь».

– Пронского… в тюрьму? За что? – с любопытством обступили боярыню царевны.

– Во многих будто воровских делах повинился.

– Вот отчего боярыня и к нам не идет, – догадались царевны, – знать, больно скучает: друг он ей был.

Все «верховые боярыни» поджали губы и многозначительно опустили глаза. Наконец-то можно было позлословить и очернить эту царскую любимицу; но им это не удалось сегодня – отворились двери, и вошел царь с Милославским.

Алексей Михайлович еще не совсем остыл от охватившего его порыва гнева при известии, что Хитрово бежала, но был уже относительно спокойнее и, войдя, даже пошутил с сестрами.

– Ну, что, стрекозы, стрекочете? – спросил он, гладя по голове Ирину, свою любимицу. – А я вас журить пришел. Дошли до меня слухи, что в тереме на «верху» бывала ворожея и что будто царица и вы гадали у нее. Правда ли это?

Царевны, смущенные, молчали. Мария Ильинична побледнела и от испуга выронила на пол все семечки.

– Я вас спрашиваю, правда это? – уже суровее спросил Алексей Михайлович.

– Правда, – ответила одна царевна Ирина.