Валериан Светлов - Авантюристка (Тайная любовница Петра I)

Нужно было подняться на две ступеньки, но ноги ее уже-ослабели, и она чуть не упала.

Тогда два солдата подхватили ее под руки и почти поволокли ее на крепостной двор.

В холодное и ненастное мартовское утро по широким и пустынным улицам Петербурга медленно двигалась повозка, запряженная двумя вороными лошадьми; возница был в черном армяке и треугольной черной шляпе.

На повозке, спиною к лошадям, сидела со связанными руками Марья Даниловна.

На черном халате ее, на груди, привязана была доска, на черном фоне которой белыми буквами была выведена надпись:

«Душегубка».

Лицо ее было желто, как воск.

Пряди волос длинными беспорядочными космами выбивались из-под ее платка. Глаза ее глубоко ввалились и были окружены темной синевой. Губы были бледны и сухи.

Вся ее красота точно слиняла за эту ночь.

Солдаты и офицеры, сопровождавшие кортеж, изумленно взглядывали на эту женщину, и офицеры перешептывались между собою:

– Так вот она, эта знаменитая красавица?..

– И что в ней хорошего?

Народа на улицах было мало.

Но по мере того, как кортеж двигался к месту казни, народ прибывал. При звуках барабанной дроби выходили из домов любопытные и следовали за повозкой.

На площади была уже воздвигнута плаха, и палач ожидал возле нее.

На ступенях плахи лежал топор с лезвием, отточенным, как бритва.

Повозку остановили.

Войска выстроились, и повозку увезли.

Однако к казни не приступали, и эта медлительность действовала удручающим образом на приговоренную.

– Скоро ли? – тоскливо прошептала она стоящему рядом с нею офицеру.

– Ждут царя, – коротко ответил он ей.

Она сильно вздрогнула.

Наконец раздалась дробь барабанов…

Войска взяли на караул. Ехал царь. Издали раздавались приветственные клики.

Марья Даниловна все больше и больше бледнела. Она чувствовала, как колени ее гнутся и не держат более ее исхудавшего тела.

– Поддержи меня, я падаю… – проговорила она, закрывая глаза.

Офицер подхватил ее.

Петр, в своем обычном темно-зеленом камзоле с небольшими красными отворотами, в зеленых чулках и тех же старых башмаках с пряжками, с треугольной шляпой на голове и с дубинкой в правой руке, здоровался с войсками.

На мгновение взор его остановился на смертельно бледном лице Марьи Даниловны…

В глазах его промелькнуло выражение жалости, и лицо его подернулось судорогой.

Но он прошел мимо, ни слова не сказав, только сильнее стиснув дубинку.

За ним еле поспевали…

Царь твердыми и решительными шагами подошел к палачу.

Его сопровождал не отстававший от него Меншиков, но Петр, полуобернувшись к нему, коротко сказал:

– Отойди, Данилыч.

Меншиков отступил.

Царь тихо говорил что-то палачу, и тот кивал головою.

Никто не слыхал его слов и ответов исполнителя правосудия, но многие из присутствующих шептали друг другу:

– Царь приказал ему не убивать ее. В последнюю минуту он помилует ее.

Общее любопытство было возбуждено до последней степени…

Однако царь, отошел от палача и заняв свое место, сделал знак приступить к казни.

Офицер дрожащим, прерывающимся от волнения голосом прочитал во всенародное услышание приговор суда.

Вряд ли Марья Даниловна слышала его… В ее уме совершалось что-то странное. Ясно, как будто это случилось вчера, встала перед ней картина ночи со звездами и луною на небе, с привольною, безграничною степью под ним. Стальной змейкой вьется река, покрытая чешуйчатым лунным налетом; горят угли костров, разложенных близ шатров. Опрокинутые повозки, ржание лошадей где-то вдали. В котелках варится пища, и порой пламя, длинное и красное, подымается к прозрачному, темному небу, и ветерок колышет его… И слышит она таинственные слова, раздающиеся теперь, в эту тяжкую и страшную минуту ее жизни, – отчетливо, точно наяву:

«Всю судьбу твою вижу… Быть тебе счастливой и богатой, да знатной, да в почете у многих… Полюбит тебя самый великий человек, ростом он выше всех и лицом красавец. Дорого обойдется тебе его любовь… головою заплатишь ты за нее…»

Марья Даниловна всходила на плаху.

Еще только одна последняя ступенька отделяла ее от жизни.

Вот она перешагнула ступеньку, и последняя мысль мелькнула в ее голове:

«Правду сказала старуха!..»

Затем какой-то неясный сизый туман заволок ее сознание.

Ее нагнули, положили ей голову на обрубок дерева.

Толпа замерла. Все взоры сосредоточились на царе, в ожидании знака его к остановке казни. Но фигура царя походила теперь на каменное изваяние, даже обычные судороги точно временно покинули его. Ни один мускул лица его не дрогнул.

Блеснул размашисто в воздухе топор, и голова Марьи Даниловны отделилась от туловища. Тонкая струйка крови окрасила помост, и палач вытер лезвие топора о клок сена, лежавший на плахе.

Чудная головка Марьи Даниловны скатилась в корзину.

Царь чуть заметно побледнел, и рука его, державшая дубинку, слегка задрожала.

Он быстрыми шагами подошел к корзине, прислонил палку к помосту, нагнулся, достал мертвую голову казненной, поднес ее к своим губам и поцеловал в волосы.

– Прощай! – пробормотал он, бережно и любовно кладя обратно в корзину то, что он когда-то так любил и чем он когда-то так восторгался…

Он приказал офицеру доставить корзину с головой Гамильтон во дворец – и удалился скорыми, торопливыми шагами с площади. На ходу он трижды осенил себя крестным знамением.

Меншиков последовал за ним в некотором отдалении… Опоздавшему по обыкновению Зотову он сказал:

– Сие называется Немезидой.

Зотов похлопал слезливыми глазами и пошел рядом с ним.

Стал накрапывать дождь, и народ безмолвно удалился с площади.

Голова Марьи Даниловны долгое время хранилась в спирту в петербургской кунсткамере, а впоследствии неизвестно куда исчезла.

Ямбург.

Впоследствии – Марли.

Средняя часть нынешнего Большого дворца.

Картинами.