Даниил Мордовцев - Господин Великий Новгород. Державный Плотник

В монастыре великого князя встретил игумен Нафанаил с братиею. Иван Васильевич прямо из саней направился к церкви, опираясь на массивный жезл свой, украшенный самоцветными камнями и с рукоятью наподобие жезла Ааронова [78] «Жезл Ааронов» принято изображать с побегами, отростками, так как, по библейской легенде, из двенадцати жезлов начальников родов, положенных перед Господом, только жезл Аарона дал побеги, цветы и плоды миндаля, указуя на богоизбранность этого старейшины. .

Всходя на паперть, он заметил сидящую на одной из ступенек крыльца девушку, которая грустно глядела куда-то в сторону, ни на кого не обращая внимания. Ни приближение великокняжеского поезда, ни топот лошадей, ни самое шествие к паперти князя со свитою и монастырскою братиею – ничто не вывело ее из созерцательного состояния. Она была одета хорошо, даже богато, а миловидное личико приковало к себе общее внимание. Великому князю показалось даже, что это личико ему знакомо, что он видел его где-то, любовался им… Особенно эти задумчиво созерцающие что-то светлые, невинные глаза…

Иван Васильевич невольно остановился.

– Кто сия девица? – тихо спросил он игумена.

– Се агнец, стригущему его безгласен, – был уклончивый ответ.

– Юродивая Христа ради?

– Ни, господине княже… Господь взял у нее разум.

– А каково она роду, отче?

– Болярсково, господине княже.

– И я так гадал в уме своем… Думается мне, я ее допреж сего видел.

– Не токмо видел, но и на руках своих пестовал, господине княже.

Бесстрастное лицо Ивана Васильевича выразило изумление.

– Пестовал?.. Кто же она?

– Григоровичева дщерь, Остромира.

– Остромирушка! – невольно вырвалось восклицание из уст, редко выражавших удивление, а еще реже говоривших то, что чувствовалось.

Он знал Остромиру еще девочкой. Наезжая иногда в Новгород, как в свою отчину, и гостя то у Марфы-посадницы, то у Григоровичей, он любил ласкать эту хорошенькую девочку и часто брал ее к себе на колени, а она, играя его бородой, часто смешила своими вопросами: «Отчего тебя зовут великим, а батю не зовут, – а батя выше тебя» или: «Отчего у тебя глаза такие, как на образе»… Теперь он узнал ее и подошел к ней.

– Остромирушка! – окликнул он ее.

Девушка как бы опомнилась, поднялась со ступеньки и поглядела своими прекрасными глазами на великого князя.

– И у тебя лица нет, – грустно сказала она, – и тебе нечем Христа целовать… Одни глаза… глаза как на образе – не смеются…

Князь изумленно глянул на Нафанаила:

– Что говорит она?

– Ей видится, господине княже, что у тебя лица нет.

По лицу великого князя прошла тень какого-то суеверного страха. Он перекрестился…

– Господи, спаси… Лица нету…

– Отжени от себя сомнение, господине княже, – успокаивал его старец. – На сем помутился ее разум… Памятуешь, господине княже, коростынскую битву?

– Помню… Что ж из сего?

– В той битве, господине княже, твои ратные люди урезали великое множество носов и губ у новгородских полоняников. А у Остромиры был жених – и у него бысть урезано лице. Как увидала она безобразие лица жениха своего – с той поры и кажется ей, якобы люди стали без лица… На сем она и помешалась…

При этом рассказе на лицо великого князя легла мрачная тень. Он глянул на Остромиру, которая опять созерцала, казалось, что-то вне всего, ее окружающего, и что-то вроде упрека совести заговорило в нем, зашевелилось в сердце, подступило краской к лицу.

– Вси бо приемшии нож, ножом погибнут, – как бы про себя проговорил Бородатый.

– Так-так, Степан, воистину, – глянул на него великий князь. – Новгородцы на меня прияли нож – и сбыстся над ними Писание.

– Еже сказах – сказах, – снова ввернул Степан.

– Воистину: еже сказах – сказах, – согласился великий князь.

Бояре рты поразинули от восторга, а старец Нафанаил ничего не сказал, он только вздохнул.

Великий князь, еще раз взглянув на Остромиру, взошел в церковь.

После обычных поклонов и лобызания местных икон он направился к гробу чудотворца Варлаама и поклонился ему до земли. Губы его что-то судорожно шептали, когда он поднялся с полу… «У тебя лица нет», – все еще, казалось, слышался ему тихий и грустный голос Остромиры… Он невольно провел рукою по лицу.

– Почему вы не открываете раки чудотворцевой и не прикладываетесь к мощам его? – спросил он Нафанаила.

– Не дерзаем, господине княже, – был ответ.

– Зачем же?.. У нас на Москве таков обычай, что ко всем мощам прикладываются и целуют их, аки икону.

– У нас такова обычая ниту, господине княже.

– А я имею усердие облобызать святителевы мощи.

– Нам, господине княже, неведомы его мощи.

– Как неведомы?

– Не ведаем мы, господине княже, где положены оные – верху ли земли, под землею ли…

– Так подобает открыть их.

– Никто же ставит светильник долу, ино на горе, – опять ввернул Бородатый из Писания.

– Истину говоришь, Степан, похваляю, – одобрил его великий князь. – Я хощу поставить светильник Великого Новагорода, отчины моей, мощи Варлаама чудотворца – горе.

Игумен молчал. Братия смущенно поглядывала на него.

– Точно, с мощами бы куды как охотнее.

– Знамо – и молитва крепче при мощах живет.

– Чево ж лучше!.. При мощах оно точно горазже.

Великий князь тоже глянул на Нафанаила. Только это был совсем другой взгляд…

– Господине княже! – начал тот, смущенно перебирая четки. – Искони никто не смел видеть чудотворцевых мощей – ни князи, ни архиепископы, ни боляре… И так повелось искони и до наших дней ведется, дондеже сам Бог не благословит и чудотворец Варлаам сам не явится и не повелит… А сами мы не дерзем…

Противоречия старого чернеца, притом истого новгородца, начинали, видимо, сердить великого князя. Он и тут начинал усматривать дух непокорства – «новгородчины». Притом он любил переламывать именно тех, у кого замечал сходные с собою качества: «А, кремень… Так я же высеку из тебя огонь: меня и мощи новгородские послушаются…»

– Что ты говоришь! – сказал он громко, но хладнокровно. – Вон Иоанн Предотеча не вашему Варлааму чета, а и то руку его показывают в Цареграде… Ведомо тебе сие?

– Ведомо, господине княже.

– То-то же… А то на!.. Самово Крестителя ручку показывают в день ево рожества: коли ручка прострется – и тогда Бог дарует земле изобилие, а коли согнет перстики свои – ино бывает скудость плодов и земное нестроение… Так, Степан?

– Истинно так, господине княже, – поспешил ответить Бородатый, – сам Предотеча, чу, что преди Христа тек…

Нафанаил опять молчал. Великий князь все более и более каменел лицом…

– А то на!.. Варлаама, смердовича, равнят с Предотечею!

– Ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам, – подгвоздил Бородатый.