Даниил Мордовцев - Господин Великий Новгород. Державный Плотник

А на ворона он все продолжал сердиться за его людоедство.

– Эх ты, человекоядец подлой! Може, за твои окаянства все это сталось… Шутка сказать – сколько народу полегло у Коростыня да у Шелони, а туто еще копейное [76] Вид подати, в качестве военной контрибуции. добивай ему, аспиду, за нашу-де проступку… А какова наша проступка? Старину держать хотим. Эх! Так вот и добивай ему, аспиду, копейное – на Рожество полтретьи тысячи, да на Крещенье три тысячи, да на велик день пять тысящей… Легко молвить! Да опять-таки и на усиленье пять… Эх! – высчитывал он по пальцам то, что Новгород должен был выплатить великому князю «окупа».

– Вот ты и сочти, сыроядец подлой!.. Что клев-от чистишь? Али опять человечинку клевал? Чево ж ее не клевать! По всей земле новогороцкой аспиды человечины горы наметали, да еще и копейное добили. Эх!.. А с Козсмиром-де Новгород ни-ни! Не моги!.. Эх, Марфа, Марфа! Не задалось нам с тобой.

И он опять считал по пальцам, опять поглядывал на колокол…

– Что ж – на то воля Божья… Только живи ты, колоколушко, а мы наше наверстаем: была бы жива с нами наша воля да наш вечной колоколушко, так и мы на ноги станем.

Но трудно уже было Новгороду стать на ноги. Беда за бедой валилась на него.

Когда москвичи ушли с своими ратями восвояси, жители новгородских сел и пригородов, бежавшие в Новгород после московского погрома, теперь стали возвращаться на свои пепелища. Сколько слез они пролили, найдя свои родные гнезда разоренными! Но других постигли иные, более горькие бедствия. Жители Русы и всего заильменского побережья, возвращаясь к своим родным пепелищам, закупили готовые хоромы и на плотах везли их на родину вместе с женами и детьми. Целая вереница судов плыла по Ильменю. Но вдруг потемнело небо, завыли ветры, забушевал Ильмень… Старцы Перыня-монастыря видели, как на берегу Ильменя стояла какая-то простоволосая старуха. Ветер рвал ее седые волосы, а она стояла и руками махала на тучи: казалось, она призывала бури, громы и молнии… И громы разразились над Ильменем… Вереница судов и плотов была разбросана по озеру и поопрокидывана: все погибло в разъяренной стихии – и дома и люди… Одних людей потонуло до семи тысяч душ.

Прошло шесть лет. Марфа-посадница стала окончательно старухой. Она уже не мечтала об Олельковиче и о киевском венце и с горестью вспоминала былое счастье. Исачко подрастал и уже думал, как он возмужает и отмстит Москве за своего отца и дядю Федора, который тоже томился в московской неволе. Мать его давно была черничкой, а некогда его приятельница, ясноглазая Остромирушка, поврежденная рассудком, была неузнаваема: она все твердила, что ей нечем целовать Христа, и Христос от нее отвернулся…

Все в Новгороде точно постарело и осунулось. Горислава после казни Упадыша по целым часам сидела на берегу Волхова, безмолвно глядя в воду, как бы ожидая, что вот-вот выглянет оттуда рыжая голова и поманит ее за собою, но рыжая голова не показывалась из воды. На берегу Волхова давно уже не было слышно пения Гориславы, которое рыбаки принимали за пение русалки.

Простоватый и добродушный Петра, сердце которого зазнобила эта льняноволосая русалка, загулял с горя и все собирался в ратники, чтобы прельстить свою недотрогу шеломом и красным щитом.

А к кудеснице все чаще и чаще наведывались новгородцы и все о чем-то с ней шептались. В последнее время к ней чаще всего наведывались вечный дьяк Захар, что так хорошо разрисовал когда-то заставки в грамоте с королем Казимиром и который вместе с прочими был отпущен из московского полона, да подвойский Назар.

И вдруг в феврале месяце 1477 года Захар и Назар отправились зачем-то в Москву!..

– Вы почто к нам есте прибыли? – спрашивали их на Москве бояре.

– К осударю великому князю к Иван Василичу всеа Русии с челобитьем.

– К осударю? – переспросили бояре, точно не слыхали.

– К осударю-ста, – был вторичный ответ.

– И ты, Захар, к осударю? – новый лукавый вопрос.

– И я-ста к осударю.

– И ты, Назар, к осударю?

– И я-ста к осударю.

Бояре лукаво переглянулись между собою.

– Так стоите на том, что к осударю? – опять заладили бояре.

– Да что вы наладили – к осударю да к осударю! Знамо, к осударю, а не к вам, – вспылил наконец вечный дьяк.

– Добро-ста. Помните это слово…

– Помним – не забыли.

– По-русскому, чаю, говорим.

– Добро-добро, к осударю…

Бояре оставили челобитчиков и торопливо пошли к великому князю. Они доложили ему, что новгородские челобитчики, вечный дьяк Захар Овинов да подвойский Назар, в челобитьях своих назвали его, великого князя, «осударем», и стоят-де на том накрепко.

По бесстрастному, каменному лицу деда Грозного прошло как бы что-то светлое – не луч и не тень, и холодные глаза холодно блеснули…

– Государем именуют – точно? – тихо спросил он.

– Точно, осударем, господине княже.

– И стоят на том?

– Стоят накрепко.

– Хорошо! Похваляю вас.

«Собиратель земли русской» глубоко вздохнул, точно бы камень свалился с его груди: он нашел «зацепку», которой напрасно искал столько лет… Сами новгородцы назвали его «государем» – «титло государское дали»…

Через полтора месяца в Новгород явились послы великого князя… Как? Зачем? Никто ничего не знал.

Заговорил вечевой колокол, замоталась из стороны в сторону седая голова Корнила-звонаря.

Собралось вече. Явились на помосте московские послы.

– Шапки! Шапки долой! – послышалось в толпе.

Послы были в шапках, потому, может быть, что видели, что и все вече не сымало шапок.

– Долой шапки перед Господином Великим Новгородом! – закричали уже сотни голосов.

– Перед Новгородом, что перед храмом Божим, ломай шапку!

– Новгород – та же церква! Сымай шапки, не то сшибем!

Послы сняли шапки; но говорить медлили.

– Сказывайте! Почто есте посланы? – раздавались голоса.

Один посол выступил вперед, поклонился и откашлялся.

– Осударь великий князь Иван Васильевич всеа Русии, – начал он немножко дрожащим голосом, – велел спросить Новгород, отчину свою: какого государства он хочет?

Все, казалось, замерло после этих слов, точно все дышать перестали. Так бывает в воздухе перед бурей, когда птицы торопятся под деревья, а деревья как бы головы склоняют от страху.

И буря разразилась. Заходили плечи и головы, замахали руки…

– Государства! Каково государства?

– Мы не хотим никаково государства!

– Не надоть нам государства!

– Мы сами государство!

Посадник, стоявший рядом с послами тоже без шапки, был бледен. На груди его заметно колыхалась золотая гривна.

– Ишь осерчали дитушки, – улыбался с своей колокольни звонарь. – Осерчал Господин Великий Новгород. Поделом им, татарским объедкам…