Н. Машкин - Царь-колокол, или Антихрист XVII века

– Тут что такое, в кружке-то?

– Малиновый мед, – отвечал принесший.

– Молодой?

– Годиков десять будет.

Курицын облизнул языком нижнюю губу.

– От имени Господа Бога нашего Иисуса Христа, отвечай, кто ты? – произнес Аввакум.

– Ты, видно, меня, батюшка, испытываешь, – отвечал Курицын с досадой, – только спрашивай меня хоть до Страшного суда, а я все буду отвечать тебе одно и то же, потому что говорю сущую истину.

– Собери назад, брат Прокопий, – произнес спокойно Аввакум обратясь к раскольнику, – ибо заблудшая овца не возвращается к своему пастырю.

При этих словах раскольник мгновенно забрал в руки со скамьи все принесенные им яства и кружку, и, прежде чем дьяк успел опомниться, оба старовера вышли по лестнице и замок щелкнул под западнею.

– Нехристи, кровопийцы! – заревел Курицын и, не помня себя, в совершенном отчаянии, повалился на пол своего жилища.

Курицын, придя в себя от отчаяния, в которое повергло его неожиданное унесение Прокофьем яств и, в особенности, малинового меда, почувствовал ощутительнее, нежели когда-нибудь, необходимость вырваться из этой берлоги, где он должен был или открыть свое имя, столь ненавистное раскольникам, или умереть с голоду, так как отец Аввакум был, кажется, не слишком гостеприимным хозяином.

Во время этих размышлений мысль о спасении, блеснувшая в голове, подобно молнии осветила рассудок дьяка. Посмотрев пристально на потолок своего жилища, Курицын приметил в том месте, где был край отпускной двери, тонкую струйку света, проникавшего из окна верхней избы в отверстие, образовавшееся между дверью и петлями, на которых она была прибита к полу. Привстав на скамью и рассмотря ближе, он нашел, что так как дверь была чрезвычайно толста и тяжела, то петли, прибитые гвоздями, отошли от нее несколько вверх и через то образовали замеченное им отверстие. Вынуть из оконной решетки отделенный накануне железный прут н вложить его в отверстие – было для почтенного нашего дьяка делом одной минуты. Можно себе представить его радость, когда, стараясь приподнять прутом дверь, он заметил, что петли отстают и гвозди легко отделяются от нее, так что почтенному кладоискателю стоило только, вместе с прутом, употребить в дело свою спину, хорошенько упершись ею в дверь, чтобы освободиться из заключения! В восторге от этого плана Курицын решился привести его в исполнение в следующую же ночь, едва только смолкнет на улице и вся братия уляжется в домах. Опасаясь однако же, чтобы кто-нибудь приходом не открыл тайны, Курицын прекратил работу, не отделив еще совершенно петель от дверей, что, впрочем, было уже очень легко выполнить.

С нетерпением ожидал Курицын минуты своего освобождения… Вот уж начало смеркаться, так что он едва мог различить в подвале окошко от стены и рассмотреть во мраке ведущую наверх лестницу. Повсюду настала глубокая тишина, и через несколько минут совершенный мрак распространился в подвале… Курицын с трепетным биением сердца принимается за дело, и вот после получасового труда петля отделяется от двери, самая дверь приподнимается спиною дьяка и почтенный кладоискатель, не помня себя от радости, вылезает, вооруженный железным прутом, в пустую избу… Осмотрясь кругом и взглянув с усмешкою на окна избы, защищенные решетками, Курицын, полный радости, бежит к дверям, берется за скобку, чтобы выйти в сени… но дверь не отворяется, она заперта снаружи огромным висячим замком, и почтенный дьяк после стольких трудов попал только из одной тюрьмы в другую…

Голодная смерть, со всеми ее ужасами, представилась за этим открытием Курицыну, но он, все еще не теряя надежды, решился испытать одно последнее средство: не будет ли возможности выйти через трубу печки, занимавшей почти половину избы? Осмотрев отверстие ее, он с горестью убедился, что оно было далеко не так обширно, чтобы пропустить его особу. Несмотря на это, Курицын попробовал влезть до половины в печь и хотя тотчас же должен был, из опасения задохнуться, вылезти назад, но новое открытие заставило его на минуту забыть свое плачевное положение… В печи Курицын ощупал хлеб, рыбу и все принадлежности обеда, не исключая и кувшина с малиновым медом, которые были оставлены тут раскольниками, вероятно, с тою целью, чтобы снова подразнить Курицына их привлекательностью. В настоящее время эта находка была для нашего знакомца лучше всякого клада, и он с радостью бросился на это неожиданное сокровище. Менее нежели в пять минут половина хлеба, рыба и почти вся кружка меду переместилась из печи в горло кладоискателя, и, только проглатывая последний кусок, ему пришло на мысль, какие будут из того печальные последствия! Нет сомнения, что Аввакум не замедлить посетить заключенного, и если даже Курицын снова спрячется в подвал, то отломанная дверь и отсутствие яств в печи послужат против него такою ясною уликою в желании прекратить свое заключение, что иересиарх, вероятно, не замедлит принять решительные меры…

Совершенно растерявшись и не зная, каким образом выпутаться теперь из избы, дьяк начал машинально ходить кругом, ощупывая ее стены и как бы отыскивая на них какой-нибудь талисман к своему спасению. Прислонясь к стене смежной с печью, он по осязанию открыл, что она была забрана из тонких досок и, следовательно, выходила не на улицу, но, по всей вероятности, в другую светлицу, а вспомня обширность дома снаружи, на что Курицын обратил внимание, когда был введен в него раскольниками, он совершенно убедился в справедливости своего предположения. Этого нового открытия было слишком достаточно для того, чтобы обратить на него все изобретательные способности Курицына, и он с возбужденною ревностью принялся испытывать твердость перегородки, предполагая разломать ее в слабом месте и уже в двери находящейся за нею светлицы выбраться на свободу.

Во время этих соображений слух его поражен был вдруг звуком голосов, раздавшихся за перегородкой.

– Экая темять, словно в волчьей глотке, – раздался грубый голос. – Зажги хоть у образа-то свечку, батька!

– А вот я иссеку огонь благодати из камени, нарицаемого кремнем, – отвечал знакомый Курицыну голос, в котором он узнал Аввакума.

Вслед за тем раздались удары огнива, и через минуту огонь блеснул в щель, возле которой стоял Курицын, так ярко, что он весьма ясно мог рассмотреть все находившееся за перегородкой.

Светлица, в которую проникнул взор кладоискателя, была величиною более почти вдвое той, где скрывался Курицын. Один угол стены был занят большими темными образами, освещавшимися тоненькой свечкой, прикрепленной к палке, на которой они стояли, а прямо против окон красовалась дверь, соблазнительно растворенная, почти настежь, так что свежий воздух, врывавшийся через нее в светлицу, достигал через щель до заключенного. Под самыми образами поставлен был длинный стол, покрытый ковром, на котором находились Евангелие, обложенное серебром, восьмиугольный крест, чернильница и несколько свитков бумаги, а недалеко от стола сделано было на полу возвышение, обитое тонким красным сукном. Возле стола стоял Аввакум с каким-то высокого роста человеком с темной окладистой бородою. Огромные повисшие брови и широкий шрам на щеке придавали лицу этого незнакомца зверское выражение, а грубый отрывистый голос, глухо вырывавшийся из его глотки, действовал на уши так же приятно, как завывание голодного волка. Он был одет в простой суконный кафтан и подпоясан ремнем с металлическими бляхами, из которого выказывался огромной величины нож в кожаных ножнах.