Н. Машкин - Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Придя через несколько минут в чувство, Курицын открыл немного глаза, чтобы увериться, исчезли или нет показавшиеся ему привидения; но, к величайшему его ужасу, несколько мертвецов стояло возле самых его ног, смотря прямо в лицо дьяку.

– Ай, ай! – заревел Курицын, быстро повернувшись лицом к земле. – Сгинь, пропади нечистая сила, у меня ладон в кармане.

– Сам ты нечистый, собачий сын, – вскричал плечистый мужик, один из раскольников, схватив Курицына за ворот и стараясь рассмотреть лицо его. – Кто ты таков и откуда?

– Взмилуйся надо мной, господин Сатана, – простонал дьяк, жмурясь и свертываясь в клубок, – оставь меня!

– Отвечай, кто ты таков, если не хочешь сейчас же отправиться в озеро с камнем на шее, – раздался с угрозою тот же голос.

– Монах, господин мертвец, право монах, из Троицкого монастыря, – прошептал Курицын, ощупывая кругом себя выпавший ладан. – Ведь уж я почти совсем святой, оставьте меня, лучше.

– Монах! – заревели все раскольники. – Ах он антихрист! На осину его!

Несколько рук схватило Курицына за горло.

– Нет, нет, я такой же мертвец, как и вы, господа честные, только немного живой, – вскричал Курицын в совершенном отчаянии.

– Что он за чепуху несет! – раздалось несколько голосов.

– Да что с ним растабарывать, – откликнулись другие, – поведемте его, братья, лучше к батьке; тот расспросит его по порядку. Э, да вот он и сам идет.

К толпе подошел старик небольшого роста, с остроконечною бородою, в цветном одеянии, сшитом на подобие священнической ризы. Это был сам Аввакум.

– Зачем вы тут остановились? – спросил он с беспокойством, обращаясь к раскольникам. – Что случилось? Не убежал ли новопоставляемый?

– Нет, батька, – отвечал спрашивавший прежде дьяка раскольник, – тот не ушел, да еще и другой прибыл. Вот изволь-ка расспросить его.

– Теперь не до него, сын мой Пафнутий, – отвечал иересиарх, бросив беглый взгляд на дьяка. – Подобает сначала водою спасения оросить тело раскаявшегося грешника и через то воззвать его от смерти к новой жизни. Несите гроб-то к озеру!

– Да, да, – произнес слабым голосом, приподняв крышку, лежавший во гробе. – Воззовите меня скорее, а то я, три дня не евши, скоро умру с голоду.

Вся ватага отправилась к озеру, кроме двух дюжих мужиков, которые по приказанию Аввакума, схватив под руки пришедшего в память Курицына, повели его в противную сторону.

При первом взгляде на Аввакума Курицын понял, с кем он имеет дело, и мгновенно успокоился, едва лишь прошел его испуг, внушенный мнимыми мертвецами. Он составил даже тотчас план, какую извлечь пользу из этого происшествия, как он поступал всегда в случаях, где не полагал участия дьявола, которого только одного и боялся.

Подумав несколько, почтенный дьяк даже обрадовался ближайшему знакомству с раскольниками, которых он давно уже преследовал, надеясь получить от них награду, но не имел только возможности до настоящего времени открыть место сборища. В этих мыслях он принял на себя спокойный вид, рассудив, что ему совершенно нечего опасаться и что, напротив, он наведет на раскольников ужас, объявя им свое имя. Приняв такое мудрое решение, почтенный дьяк почел нужным обратиться с вопросами к своим проводникам, в молчании ведшим его по тропинке и временами не очень ласково на него поглядывавшим.

– А что, милостивцы, вы куда меня теперь ведете? – спросил он своих сотоварищей.

– Придешь, так узнаешь, – отвечал один из них.

– Гм! Ну а если я не захочу узнать и не пойду с вами? – сказал дьяк, приостановившись.

– Ну, так мы тебя хворостинкой по спине попотчуем.

– Да как вы смеете? – вскричал Курицын грозно.

– А так, здорово живешь, – отвечал его увещатель. – Да добро, иди вперед, – продолжал он, – коли не хочешь получить хорошей затрещины.

Это наставление в минуту успокоило почтенного кладоискателя.

«Ой ли, ну молодцы», – прошептал про себя дьяк, но, помолчав с минуту, прибавил более ласковым голосом:

– Да вы за кого меня считаете, братцы?

– Да уж за кого бы ни считали, только ты делай то, что тебе велят, – произнес прежний увещатель, погрозив ему суковатой палкой, которую держал в руке. – Мы народ смирный и ни кого не затрагиваем, только сам не попадайся; а то, – продолжал он с улыбкой, подмигнув своему товарищу, – напоим, угостим да спать уложим.

От этого нового предложения услуг Курицын почувствовал, что у него как будто мурашки пробежали по телу.

– Да ведь я вам, братцы, никакого зла не сделал, – произнес он смиренно, – за что же вы меня не хотите отпустить?

– Оно так, – посмотря на Курицына с сожалением, сказал другой раскольник, молчавший до того времени. – Да вот видишь ли, на нас московские волки зубы грызут, а как достать не могут, так только ими пощелкивают; особливо какой-то собачий сын – Петухов ли, Курицын ли, чтоб ему на том свете не было ни дна ни покрышки! Ну хоть ты, может быть, забрел сюда и не нароком, да ведь и то сказать, что чужая душа – потемки. Пожалуй, и языком подослан. Так вот видишь ли, что тебя отпустить без допросу-то не приводится.

– Ну, брат Трофимыч, держи ухо востро, – прошептал Курицын, заметив, что зубы его как-то невольно постукивают.

Пройдя мимо часовни, раскольники круто повернули налево и, сделав еще шагов сто густым лесом, вывели Курицына на обширную поляну, посреди которой дьяк различил при свете луны множество домиков, обнесенных со всех сторон высокою деревянною стеною. Войдя через ворота в этот городок, раскольники ввели дьяка в довольно обширный дом, отличавшийся от прочих только вставленными в окна железными решетками. Осмотрясь вокруг себя в избе и приметив на столе караван хлеба и соль, Курицын, порядочно проголодавшийся, располагался уже тут, на свободе, заняться пробою этого съедобного вещества, когда новый неприличный поступок стражей возбудил в нем прежнее беспокойство за свою особу.

Раскольники открыли западню в полу, которую прежде дьяк совершенно не примечал, и, подведя к ней почтенного кладоискателя, грубо толкнули его на лестницу, ведшую вниз, и тотчас же защелкнули замком отпускную дверь так, что Курицын, очнувшись от удара и очутясь в совершенной темноте, не смел пошевелиться ни одним членом, из опасения еще более испортить тем свое плачевное положение.

Пролежав около часа без всякого движения, дьяк услышал наконец над собой шум шагов. Вскоре отпускная дверь была приподнята и поп Аввакум, с фонарем в руке, показался на ступенях лестницы. Он не имел уже на себе пестрого одеяния, виденного на нем Курицыным, и был в простом черном балахоне.

Бросив кругом себя, при свете фонаря, любопытный взор Курицын увидел, что он находился в довольно пространном подвале, не имевшем никакого отверстия, кроме окна отпускной двери, через которую его втолкнули.