Н. Машкин - Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Как будто нарочно, полуслепая Игнатьевна, выходя из церкви, вздумала положить какую-то монету в кружку, приделанную к стене у дверей храма, и вместо того уронила ее на землю.

– Господи помилуй, словно у слепой из рук вывалилось, – сказала она с досадою, медленно наклоняясь и отыскивая монетку.

– Милая, завтра приду к твоему батюшке просить тебя, мою радость, – шепнул Алексей на ухо Елене и скрылся в толпе народа.

– Что, няня, нашла ли? – сказала Елена Игнатьевне, наклонясь к ней, чтобы скрыть свое вспыхнувшее румянцем лицо.

– Что ты, мой светик, наклоняешься, – вскричала няня, приподнявшись с полу с монеткою в руке, – посмотри-ка, как тебе кровь бросилась в головку!

– Ничего, няня, – отвечала Елена с улыбкою, спеша за нею из церкви.

Иван Степаныч Козлов собирался идти куда-то, когда прибежал к нему Алексей.

– Батюшка, крестный батюшка! – сказал он, ласкаясь к Козлову; но тот молчал, как будто не замечая его.

– Я к тебе пришел с просьбою!

То же молчание.

– Гневаешься что ли ты на меня, Иван Степаныч!

– Еще бы на тебя не сердиться, прости господи! – вскричал, наконец, Козлов с досадою. – Не знаю разве я, что великий государь наградил тебя своею царской милостью, золотыми ефимками?

– Ну, так что же из этого? – воскликнул Алексей, теряясь в догадках, – какую связь имеет царская награда с гневом крестного отца его.

– Как – что? Он же еще и говорит! Да чужой, что ли, я тебе, что ты ко мне после этого и глаз не показывал? Не раз, кажись, тебя бранил я, как ты по Москве ходил дармоедом-то, так теперь после царской награды не грех и по головке погладить! Ну, поди ко мне, я обниму тебя.

И почтенный Иван Степаныч крепко прижал к своей груди крестника.

– Прости меня, батюшка, – сказал Алексей, – что в занятиях я не успел побывать у тебя, зато с сегодняшнего дня готов хоть неделю прожить. От тебя зависит, батюшка, теперь моя жизнь и смерть!

– Господи боже мой! – вскричал Иван Степаныч, всплескивая руками. – И жизнь и смерть! Да что же это такое?

– Я пришел просить твоего благословления на честный брак и в сваты звать.

– Тьфу ты пропасть! Эк он напугал меня; я уж и невесть что подумал. Ах ты проказник! Эко диво, что парню в двадцать лет жениться захотелось! Ладно, ладно. Ну за чем же дело стало? За невестами не далеко ходить в Москве белокаменной, были бы купцы – товару много. Только скажи, на кого позарился ты, Алеша, а уж мы похлопочем.

– Батюшка, восемь лет уже она у меня как порох в глазу! Не было часа, минуты, в которую не была она в моих мыслях, без нее мне жизнь не красна. Не отдадут ее мне, так и поминай меня как звали! В тот же день руку на себя наложу…

– Да полно надрывать своими словами! Говори лучше, к кому сватом идти?

– Не в чужой дом ты пойдешь, Иван Степаныч, а к своему задушевному приятелю и моему благодетелю, Семену Афанасьевичу…

– К Башмакову! – воскликнул Козлов, схватя себя за голову. – Так поэтому ты хочешь, чтобы я высватал за тебя дочку его? Ах ты бедненький…

– Что такое, батюшка? – спросил Алексей с беспокойством.

– Ничего, ничего, – отвечал поспешно Иван Степаныч.

«Ну, хорош теперь я, – подумал он, – высватаем за крестника – Курицын со свету сгонит; а похлопочем за него – парень себя ножом полоснет! Ну да своя рубашка к телу ближе. Надо хлопотать за Алешу, а Федор Трофимыч пусть уж не прогневывается!»

Из угождения к дьяку почтенный Козлов на другой же день после своих именин, когда Федором Трофимычем открыта была его задушевная тайна, отправился к Башмакову и, наведя разговор на семейные обстоятельства, объявил по обыкновению, что он знает купца на товар Семена Афанасьевича. Но выборный дворянин, не дав выговорить Козлову имени купца, сказал наотрез, что дочь его еще слишком молода и потому пока в купцах не предстоит надобности. Бедный сват не знал, как понять такой отказ, но во всяком случае, из опасения причинить горе бедному вздыхателю, решился умолчать перед Курицыным о своем неудачном сватовстве, надеясь найти случай уговорить Башмакова. Теперь же, узнав о любви Алексея, Иван Степаныч считал себя обязанным, из привязанности к крестнику, отказаться от покровительства первому жениху. Все эти мысли разом столпились в голове Козлова.

– Экая беда какая! – произнес он вслух, обдумывая, что предпринять в таких запутанных обстоятельствах.

– Ты меня убиваешь, батюшка, своими словами, – сказал Алексей с волнением. – Объясни, пожалуйста.

– Что тут объяснять, Алексеюшка; потолкуем об этом после… Ужо зайди ко мне через недельку, а я между тем поговорю о тебе обиняками с Семеном Афанасьевичем…

– Я было думал сейчас идти с тобой к нему…

– Сейчас? Ах ты скороспелка! Восемь лет ждал, а тут неделю не вытерпишь.

– Батюшка, любезный батюшка…

– Полно, полно… Да теперь же мне и некогда, надо кой-какие делишки исправить, а ты между тем поразмысли да подумай… Ведь жена не лапоть, поносив на гвоздик не повесишь, а с кем под венец, с тем и в могилу… Ну да ладно, – прибавил Иван Степаныч, видя, что Алексей ломает себе в отчаянии руки, – приходи ко мне через три дня, в будущее воскресенье… Как-нибудь сладим. А теперь, право, некогда.

И, схватя свою бобровую шапку, Козлов побежал на улицу, боясь, чтобы Алексей не стал его снова упрашивать, и радуясь, что успел взять себе на три дня отсрочки.

В это время Иван Степаныч хотел уговорить как-нибудь Курицына отказаться от Елены или, уж если на то пойдет, расписать его Семену Афанасьичу на чем свет стоит.

«Видно, у батюшки есть какие-нибудь важные дела, коли он теперь отказал мне», – подумал Алексей печально, выходя на улицу и утешая себя мыслью, что эти тяжелые дни пройдут незаметно, в приятном ожидании.

Зайдя на минуту домой и захватив план своей машины, Алексей пошел к Матвееву, уведомить его о счастливом начале огромного предприятия.

С недоверчивостью взяв в руки план, Артемон Сергеич долго и внимательно рассматривал его; сделал несколько замечаний. Но по мере того как Алексей объяснял сущность механизма, лицо Матвеева блистало большею и большею радостью. Наконец он сложил план и, с чувством обняв Алексея, пожелал ему столь счастливо окончить свое предприятие.

– При первом же свободном времени побываю у тебя в жилище, – сказал Матвеев, – посмотреть твою самодельную машину, а после не замедлю и царю доложить. Что думать долго, пора приниматься и за дело. Окаянные раскольники распускают бог ведает что в народ; следовательно, чем дальше откладывать, тем хуже.

Пробыв несколько часов у Зеленского, жившего в домике, выстроенном на дворе Артемона Сергеича, Алексей отправился поздно вечером в свое жилище.

Тяжелая дума лежала на его сердце. При первой мысли пригласить Козлова в сваты, никак не предвидя со стороны сего последнего отказа, Алексей располагал на другой же день отправиться вместе с ним к Башмакову, а счастливый случай помог ему поутру в церкви передать любезной о своем предполагаемом прибытии. Теперь что подумает она, когда завтрашний и еще несколько дней пройдут, и Елена узнает, что он не был у отца ее! Во что бы то ни стало надобно уведомить, что посещение отложено на несколько дней, и если можно, то теперь же, потому что завтра днем ее нельзя будет видеть даже из маленького окошечка ее светлицы.