Константин Масальский - Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар (сборник)

Струсь в рассеянности забыл, что он еще не полковник, а ротмистр. Он вынул из кармана бумагу и карандаш и записал вымышленное имя Феодосия.

– А сколько ты хочешь жалованья? – продолжал Струсь.

– Сколько назначите. Я торговаться не стану.

– Чертов хвост! Да ты лихой малый. Ну, иди же за мной. Я назначу, в которой тебе быть палатке. О жалованье не беспокойся, будешь мною доволен.

На другой день прибыл гетман Жолкевский. По всему лагерю разнеслась весть, что он привез взятого им в плен царя московского. Везде поднялся шумный говор, везде раздавались радостные восклицания.

Сигизмунд для большего блеска велел Жолкевскому представить ему царя Василия перед лицом всего войска. Королевская палатка стояла на холме, на некотором расстоянии от крепости, и была закрыта от выстрелов земляным валом. Перед палаткой устроили нечто наподобие трона, на котором должен был сидеть Сигизмунд, принимая Шуйского. Около трона разостлали несколько ковров, где должна была стоять королевская свита. Звук трубы подал знак войску о начале торжества.

Струсь, сопровождаемый Феодосием, которого он очень полюбил, протеснился сквозь толпу и, чтобы лучше все видеть, влез с ним на земляной вал, который находился подле королевской палатки. На валу и со всех сторон около холма и палатки стояло уже много народа.

– Желаю здравия, пан! – сказал Струсь, увидев на валу в числе зрителей своего полковника Ивана Каганского.

– Здравствуйте, ротмистр! – отвечал тот.

– Скоро ли торжество начнется? – спросил Струсь.

– Король уже приехал и теперь в палатке. Я думаю, он сейчас оттуда выйдет и сядет на трон. Как отсюда все хорошо увидим! Вал невысок, можно даже расслышать, что там внизу говорить будут.

– Дьявольская бомба! Это прелюбопытно! А вот позвольте, полковник, представить вам шляхтича Ходзинского. Он вчера записался в наш полк.

– А кто его записал? – спросил Каганский, оглядев Феодосия с ног до головы.

– Я записал.

– Кажется, следовало бы сначала представить его полковнику и потом только записывать.

– Извините, полковник, это совсем не было нужно. Ротмистр имеет полное право принять и записать кого бы то ни было.

– Извините, ротмистр, вы, я вижу, не знаете до сих пор твердо порядка.

– Я не знаю порядка? Чертов хвост! Мы в этом никому не уступим! Разве вы забыли статус Вислицкий тысяча триста сорок седьмого года? Да и в статусе короля Владислава Ягеллы тысяча четыреста двадцатого года сказано: «Ротмистр имеет право принять и записать в полк всякого желающего».

– Я не знаю ваших статусов, знаю только то, что…

– Не знаете статусов, полковник? А что говорит артикул пятнадцатый сеймового постановления тысяча пятьсот восемьдесят третьего или тысяча пятьсот восемьдесят пятого года? Не помню точно.

– Артикул этот говорит, что ротмистру не следует учить своего полковника.

– Вы, я вижу, шутите над законом и забываете, что в обычаях земли Краковской тысяча пятьсот пятого года, Consuetudines Cracovienses, постановлено на подобные случаи очень строгое правило.

– Ах, отстаньте, прошу вас, ротмистр! Вы меня задушить хотите цитатами из всех статусов, постановлений и обычаев, какие только бывали или не бывали на свете. К чему толковать с глухим о музыке?

– Стало быть, вы согласны, что ротмистр имеет право…

– Согласен, на все согласен! Тише, тише! Король вышел из палатки.

Сигизмунд сел на приготовленный трон. По правую и по левую его руку поместились главные военачальники и вельможи. Телохранители королевские встали около них полукругом. Два строя солдат, протянутые от холма до шатра, где был Жолкевский с Шуйским, образовали род улицы. Раздался звук трубы. Гетман вывел из шатра своего пленника и пошел вперед. Шуйского, одетого в великолепное платье, окружила стража и повела вслед за гетманом. Раздались по всему полю шумные восклицания: «Да здравствует король! Да здравствует Польша!»

– Вот уж царь москалей подходит к королю, – сказал Струсь, разглаживая свои усы. – Знай наших! Мы, я думаю, скоро возьмем в плен китайского императора.

– Как он бледен и печален, – заметил Каганский, глядя внимательно на Шуйского.

Феодосий дрожал. Сердце его сжалось.

«Боже! Боже! До чего дошла Россия!» – думал он, готовый зарыдать, и одна только слеза скатилась с ресниц его, но какая слеза…

Шуйского поставили перед Сигизмундом. Жолкевский сказал королю приветственную речь и поздравил его с пленным царем русским.

– Царь Василий Иванович! – сказал он в заключение, обратясь к Шуйскому. – Преклони колени и поклонись твоему победителю, могущественному и великому королю Польши.

При этих словах Шуйский гордо поднял опущенную на грудь голову, взглянул на гетмана, потом на короля и твердо произнес:

– Царь московский не кланяется королям. Судьбами Всевышнего я пленник, но взят не вашими руками, а выдан вам моими подданными-изменниками.

Феодосий готов был броситься к ногам Шуйского.

– Дьявольская бомба! – воскликнул Струсь. – Он отвечает истинно по-царски! Тем более нам чести, что у нас такой царь в плену.

Наступила ночь. Шуйский, в той же одежде, в которой представлен был королю, сидел в шатре на постели, облокотясь на изголовье. На столике перед ним тускло горела свеча, стража стояла у входа.

Во всем лагере еще длился общий пир, начавшийся с утра. Вино лилось рекой. Слышались шум, крики, песни.

«Не сон ли тяжелый мне снится? – думал Шуйский. – Неужели я, царь России, в самом деле не более чем узник Сигизмунда? Нет, нет! Я в Кремле. Это мои подданные ликуют и веселятся. Да. Так веселились они, когда я сверг с престола ненавистного всем самозванца и когда они, в порыве благодарности, избрали меня царем. Бог видит, желал ли я добра им. И что они со мной сделали! За то, что я для счастья их не жалел этой седой головы, которая лежала на плахе, когда я обличал самозванца, они сорвали с нее царский венец, лишили меня свободы, постригли неволей в чернецы, предали врагам России, разлучили меня с женой… Высока, крепка ограда Суздальского монастыря: ты никогда уже не выйдешь из него, бывшая царица! Напрасно будешь плакать и рваться – в могиле одной найдешь утешение! Мы уже с тобой не увидимся в этой жизни: ты умрешь на чужих руках, я не закрою глаз твоих!.. Я сам умру, окруженный врагами, на чужой стороне!

Где же мои угодники, мои льстецы? Что не идете по-прежнему кланяться мне, выпрашивать у меня милостей? Я не нужен вам более!.. Я скоро умру, и все позабудут меня. Все изменили мне, все меня возненавидели! И за что? Что я сделал им? Но, может быть, есть люди, которые втайне жалеют меня. Станут жалеть многие, когда будут страдать под игом Сигизмунда. Боже! Спаси Россию, защити от врагов ее!