Константин Масальский - Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар (сборник)

Польский шатер прикрывает меня от ночного холода. Теперь две сажени земли – все мои владения. Давно ли шатер мой был свод небесный, который раскидывался над обширным царством русским? Все изменили мне, все возненавидели! Это ужасно!»

– Что надобно тебе? – спросил он, увидев человека, осторожно вошедшего в шатер.

Феодосий бросился на колени перед пленным царем.

– Кто ты? – удивленно спросил Шуйский, приподнявшись.

– Верный подданный вашего царского величества.

– У меня уже нет подданных.

– Есть многие, которые готовы умереть за тебя и за счастье отечества.

– Они должны теперь ждать счастья от Сигизмунда.

– Сигизмунда ждут русские сабли! Я стрелецкий голова Алмазов, начальник угличской крепости. Все стрельцы моего полка преданы вашему царскому величеству. Я во все стороны разошлю гонцов и буду звать всех к Угличу для защиты царя и отечества. Соберутся тысячи. Многие уже теперь видят, что, присягнув королевичу Владиславу, они его никогда не дождутся и что сам Сигизмунд хочет для себя поработить Россию и присоединить ее к Польше. На тебя, государь, одна надежда. Ты законный русский царь! Спасись отсюда из рук врагов, укройся в Угличе. Когда на стенах его разовьется твое знамя, бесчисленная рать соберется, пойдет ударить на полки Сигизмунда и с торжеством введет тебя в Москву.

– Благодарю тебя за твое усердие, за твои добрые желания, но они сбыться не могут. Как спасусь я отсюда?

– Теперь ночь. Стражи твои после пира уснули мертвым сном. Я вошел сюда свободно. И все в лагере теперь или спят, или пируют как безумные. Я проведу тебя, государь!

– Но если меня схватят?.. Нет, нет, я не унижу себя побегом. И куда бежать мне? К моим изменникам подданным? Они выдали меня Сигизмунду… пусть они и отнимут меня у него, если я еще нужен для отечества. Я не боюсь ни плена, ни страданий, ни самой смерти и в плену докажу, что я… достоин был царствовать.

В это время красное сияние факелов сквозь распахнувшийся занавес осветило внутренность шатра. Послышались шумные разговоры, и пань Струсь с несколькими приятелями вошел в шатер. Видно было, что все они в течение дня пировали очень усердно.

– А где тут царь москалей? – провозгласил Струсь, озираясь. – Который из вас царь? Здесь я вижу четырех человек.

У пана двоилось в глазах.

– В ту ли мы палатку вошли? – заметил другой ротмистр.

– Светите, дурачье, хорошенько! – крикнул Струсь двум солдатам, державшим факелы. – Я ничего не вижу. Мне хочется поближе рассмотреть царя москалей.

– Что надобно вам? – сказал Шуйский. – Я царь русский. Неужели король позволяет оскорблять пленников и лишать даже сна, последней их отрады?

Струсь, глядя мутными, неподвижными глазами на сверкающие глаза Шуйского, невольно снял шапку.

– Сигизмунд, – отвечал он прилипающим языком, – король то есть, Сигизмунд не спит теперь сам и прислал всех нас засвидетельствовать вам свое почтение и пожелать спокойной ночи.

– После такого дня мне нужна спокойная ночь. Оставьте меня. Что же вы стоите? Я прошу, я требую, чтобы никто меня не смел тревожить в моей палатке.

– Иди же, пан! – сказал Феодосий.

– А ты кто такой? Не тушинский ли самозванец? Что ты мне приказываешь? Ба! Дьявольская бомба! Если глаза меня не обманывают, это шляхтич Ходзинский, мой завербованный. А знаешь ли ты, несчастный, что, по силе артикула семнадцатого обычаев Краковской земли тысяча шестьсот шестьдесят восьмого года, я имею полное право дать тебе оплеуху? Ты этого не знаешь?

Он замахнулся.

– Не забудь, пан, – сказал Феодосий, – что в силу следующего, восемнадцатого артикула я должен буду возвратить тебе оплеуху, а потом разрубить тебе голову. Поди же скорее отсюда со всеми твоими приятелями.

– Ты врешь, в артикуле восемнадцатом сказано, что данная оплеуха ни под каким видом возвращена быть не может, что разрубить мне голову никак нельзя и что я имею полное право оставаться в этой палатке сколько мне будет угодно.

– Возьмем его лучше под стражу, – сказал один из приятелей Струся. – Как он смеет нам грубить!

– Оставь меня и спасайся! – шепнул Шуйский Феодосию.

– И откуда взялся здесь этот Ходзинский? – продолжал Струсь. – Его с нами не было.

– Спасайся, я тебе приказываю! – повторил тихо Шуйский. – Прощай! Я тебя всегда буду помнить. Не забудь прежнего царя своего.

– Поспешу в Углич, – сказал Феодосий, – и там напомню о себе вашему царскому величеству.

– Куда, куда, Ходзинский? – сказал спокойно Струсь, стоя на одном месте. – Мы тебя берем под стражу. Стой!.. Но он, кажется, ушел? Он этим поступком нарушил все статусы, конституции и сеймовые постановления! Его надобно повесить! Пойдем повесим его!

Вся ватага, пошатываясь, вышла из палатки.

Феодосий между тем сел на коня своего, который стоял невдалеке.

– Посмотри, пан, он уже на лошади! – сказал Струсю один из его приятелей.

– Как на лошади?! Дьявольская бомба! Мошенник Ходзинский! Ты с ума сошел! Куда ты едешь? Слезь с лошади, сейчас же слезь, нам надобно тебя повесить.

– Прощай, пан, – закричал Феодосий. – На прощанье скажу тебе, что я не Ходзинский, а русский стрелецкий голова Алмазов, начальник угличской крепости. Милости просим ко мне в гости!..

– Лови, держи! – закричали паны диким хором, брянча саблями.

– Дьявольская голова! – воскликнул Струсь. – Кто бы мог подумать, что это не Ходзинский, а русская стрелецкая бомба!

Несколько пьяных солдат, лежавших на земле, услышав шум, перевернулись с одного бока на другой.

Феодосий ускакал.

– Как рад я, что ты возвратился, – говорил Илларион Феодосию. – Я без тебя был в большом затруднении. Все наши стрельцы хотели последовать примеру других городов и присягнуть Владиславу. Я с трудом удержал их и упросил подождать твоего возвращения.

– Кто внушил им эту мысль?

– Проезжал через наш город стольник Бахтеяров с грамотой боярской думы. Он прочитал ее стрельцам и жителям.

– Зачем же ты допустил его читать?

– Я не имел возможности остановить его. Он был у обедни. Выйдя из церкви на площадь и собрав около себя толпу, он начал читать грамоту, в которой содержалось увещание присягнуть скорее Владиславу. Остановить его значило бы возбудить еще большее любопытство и волнение в умах.

– Справедливо.

– Бахтеяров зашел потом ко мне и долго разговаривал со мной. Узнав, что мы держимся стороны царя Василия Ивановича, он предлагал мне, именем начальника Стрелецкого приказа, твое место и, сверх того, поместье в награду, если я наших стрельцов и жителей Углича приведу к присяге на верность польскому королевичу. Я с трудом убедил всех подождать тебя.

Феодосий обнял Иллариона.

Созвав стрельцов на площадь, Феодосий вышел к ним с Илларионом. Они встретили его громкими восклицаниями, как давно любимого начальника.