Константин Масальский - Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар (сборник)

Емельян рассказал свое приключение в Москве.

– Ах, горе, горе! – повторял старик, утирая слезы. – Недаром у меня сердце ныло! Либо ты положишь свои косточки на чужой стороне, либо я не дождусь тебя. Нет, нам уж не увидеться с тобой на белом свете. Простимся, дитятко!

Старик прижал к своей груди голову сына и горько заплакал.

– Вздумалось же тебе, дитятко, летать по-журавлиному! – продолжал он, всхлипывая. – Погубил ты свою головушку!

– Не отчаивайся, родимый батюшка! Сам царь изволил говорить со мною, велел просить твоего благословения, без того-де в полк меня не примет, и сказал: за Богом молитва, а за царем служба не пропадают!

– Его царское величество говорить изволил с тобой? – сказал пономарь, взявшись за бороду. – Господи, Твоя воля!

– И пожаловал мне рублевик на дорогу.

Старик Архип вдруг перестал плакать, подошел к полке, на которой стояли иконы, взял образ Николая Чудотворца и благословил сына.

– Молись Богу, сынок, и служи батюшке-царю верой и правдой: Господь не оставит тебя!

Они крепко обнялись.

Неизвестно, растрогало ли пономаря положение Емельяна или же возродилась в нем надежда определиться при дворцовой церкви по ходатайству будущего зятя, уже удостоившегося говорить с царем при самом вступлении в службу, только он вдруг, обратясь к Архипу, сказал:

– Дай Господь, чтобы сын твой скорее из похода воротился: тогда как раз и свадьбу сыграем, коли он не раздумает.

– Да разве ты, Савва Потапыч, уже не хочешь выдать дочку замуж за другого жениха? Бог весть, когда сын-то из похода вернется? Не долго ли тебе ждать будет?

– Подождем, дело не к спеху! Дочке-то моей и семнадцати лет нет: еще не состарится. Притом и то сказать, она про другого жениха и слушать не хочет. Пытал я и бранил ее, и стращал, и уговаривал, – плачет, да и только. Сын твой, вишь, больно ей приглянулся. Однако ж пора мне домой, уж ночь на дворе. Прощенья просим, Архип Иваныч! Простимся, Емельян Архипыч! Чай, мы уж не увидимся с тобой перед походом. Дай Господь тебе скорее возвратиться живому и здоровому да выслужить царскую милость. Прощения просим!

Пономарь обнял Емельяна и поцеловался с ним три раза. Емельян начал также собираться в дорогу.

– Да разве, родной, не ночуешь у меня?

– Нельзя, батюшка: царь отпустил меня на срок. Боюсь опоздать. Теперь же надо в дорогу отправляться.

– Хотя бы одну ночку еще ночевал ты у меня!.. Ну да делать нечего! И завтра мне не легче будет с тобой расставаться!

Старик подошел к своему сундуку, вынул оттуда все свое богатство: мошну, наполненную медными деньгами, и отдал сыну.

– Прости, дитятко! Благослови тебя Господь! – продолжал он всхлипывая и дрожащим голосом.

– Прости, прости, родимый батюшка! – воскликнул Емельян, бросаясь в объятия отца.

Долго они обнимались, не говоря ни слова, и слезы катились у обоих из глаз.

Пономарь, глядя на них, вздыхал из глубины сердца и гладил рукой свою бороду.

– Да не через наше ли село тебе путь лежит? – спросил он Емельяна.

Тот кивнул головой в знак утвердительного ответа.

– Так я тебя довезу до села, у меня ведь телега здесь.

– Благодарю!

С пономарем вышел Емельян за ворота и сел в телегу. Старик Архип еще раз обнял сына.

– Ну, матушка! – закричал пономарь, стегнув лошадь.

Она поскакала, и колеса телеги подняли пыль по дороге.

Долго еще старик Архип стоял у ворот и смотрел на удалявшегося сына, который издали ему кланялся. Наконец телега скрылась за лесистым пригорком. Архип все еще не отходил от ворот и слушал постепенно слабевший топот лошади, пока этот однообразный звук, казавшийся ему прощальным голосом сына, не исчез в отдалении.

Прошло около десяти месяцев, и наступил сентябрь. Тринадцатого числа народ толпился на московских площадях и улицах, в особенности у Всесвятского Каменного моста, с которого Петр Великий сел с войском на суда, отправляясь в первый Азовский поход. При входе на мост возвышались триумфальные ворота. На одной стороне их стоял Марс на постаменте, с мечом в правой руке и со щитом в левой, у ног его лежали татарский мурза и два скованных татарина. На другой стороне ворот, на таком же пьедестале, поставлен был Геркулес, державший в руках палицу и оливковую ветвь, у ног его лежал азовский паша и два турка в цепях. Ворота были украшены коврами из парчи с золотыми кистями, шелковыми обоями, литаврами, оружием и знаменами, наверху сидел двуглавый орел, увенчанный тремя коронами, под сводом ворот висел венец из лавровых ветвей. Сверх того, на них были изображены суда, приплывшие к Азову, и начертана надпись: «Бог с нами, никто же на нас!» С правой и с левой стороны ворот возвышались две пирамиды, увитые зелеными ветвями. На одной было написано: «Во славу храбрых воинов сухопутных!» На другой: «Во славу храбрых воинов морских!» От этих пирамид вдоль моста стояли огромные живописные картины, украшенные вместо рам лаврами. На одной изображалось сражение с татарами и приступ к Азову, на другой – морское сражение и Нептун с трезубцем и веслом на морском чудовище. Перила моста покрыты были персидскими коврами. В разных местах города и около триумфальных ворот стояли ряды стрельцов, не бывших в походе, с ружьями и пушками.

Весть о взятии Азова и готовившемся торжестве привлекла в Москву множество жителей из окрестных городов и деревень. В числе этих пришельцев находились отец Емельяна, пономарь Савва с дочерью и плотник Филимон, жених и кораблестроитель.

– Скажи, пожалуйста, Савва Потапыч, что это за воин и что за мужик с палицей у ворот стоят? – спросил Архип пономаря, указывая на Марса и Геркулеса.

– Один, должен быть, богатырь Еруслан Лазаревич, а другой богатырь же Илья Муромец, который тридцать лет сиднем сидел, а под ногами их басурманская нехристь валяется. Они ее в грязь втоптали. А вот видишь два столба-то по обеим сторонам ворот? На одном написано: «Во славу воинов морских», а на другом: «Во славу воинов сухопутных». Если Господь сохранил твоего сына, то и ему слава этим столбом воздается.

– Ох, Савва Потапыч, сердце что-то недоброе вещает: вряд ли сын воротится!

– Да полно, Архип Иваныч, нечего раньше времени тужить. Пойдем-ка лучше посмотрим картины на мосту. Тьфу ты, пропасть, теснота-то какая! Вряд ли нам туда продраться удастся. Все равно попробуем.

С большим трудом потеснились они на мосту.

– Вот видишь, Архип Иваныч! – продолжал пономарь, указывая на картину, изображавшую штурм Азова. – Я тебе растолкую, что на картинах изображено. Это, видишь, наши с басурманами дерутся на суше, а вот на другой картине басурманы с нашими борются на море.

– А кто это на звере-то сидит?

– Это, должно быть, сам сатана – наше место свято!