Пьер-Амброзио Курти - Под развалинами Помпеи. Т. 2

– Ты повторяешь бессмысленную клевету, Скрибония.

– Я еще не кончила, Муза, подожди.

С большим усилием взяв со столика стоявший на нем фиал и проглотив немного заключавшейся в нем жидкости, Скрибония продолжала:

– Ты уехал в Байю, где находился Марцелл; он готовился принимать теплые ванны, но ты запретил это ему и приказал купаться в холодных.

– Но ведь они помогли Августу.

– Именно по этой причине не следовало их прописывать несчастному мужу моей Юлии. И он, деятельность которого была столь полезна Риму, умер [49] Тацит в своих «Анналах» (кн. I, гл. 3) пишет: «Август, заметив в Клавдии Марцелле раннюю способность к государственным делам, сделал его, еще молодого человека, верховным жрецом и эдилом». Марцелл был сыном Октавии, сестры Августа, и умер в должности эдила, имея лишь двадцать лет от роду. .

– Это могло быть ошибкой, а не преступлением.

– Спроси об этом у Друзиллы и у римского народа. Но Друзилла сдержала свое слово: ты получил золотое кольцо и много денег, и тебе поставили статую в храме Эскулапа.

– Я не стану спорить с тобой, Скрибония, опровергать клевету моих врагов, уверяющих, будто я убил Марцелла по желанию Ливии Августы. Я послан ею, чтобы оказать тебе помощь; будем говорить о твоей болезни.

– Иди, Антоний Муза, и скажи этой губительнице всего моего семейства, что я бесконечно благодарна ей за единственное добро, которое она сделала мне, послав ко мне тебя, слепое орудие своего коварства, и что если бы я не высказала тебе того, что давит меня тут, – Скрибония указала при этих словах на свою грудь, – смерть была бы для меня мучительнее.

– Да, – немного помолчав, проговорила больная, – юноша Марцелл был моим любимцем, и не умри он, Юлия не находилась бы ныне в вечной ссылке, а считалась бы будущей императрицей.

Пристыженный и приниженный резкими словами Скрибонии, Муза повернулся и медленно направился к дверям, но больная снова подозвала его к себе.

– Выслушай еще последние слова матери, которая, быть может, завтра не увидит солнца.

«Каждый раз, когда греческая нация будет знакомить нас со своими искусствами, она будет заражать вас и своими пороками, и не останется никакого средства для нашего спасения, когда она пошлет к нам своих врачей. Они дали себе клятву истребить всех варваров, то есть всех иностранцев, посредством своей медицины. Высокая плата, просимая ими за лечение, есть само по себе средство возбудить к себе доверие, чтобы легче убивать пациентов. Тебе же я запрещаю принимать врачей».

Это писал старый Катон сыну своему, и это будет единственное завещание, которое прошу позволить мне оставить моей дочери и моим внукам.

Скрибония умолкла; старый врач удалился уничтоженный и с поникшей головой.

Правду ли говорила Скрибония Антонию Музе?..

По крайней мере, общественное мнение подозревало его в убийстве Марцелла, а знавшие душу Ливии были убеждены в этом. История поддерживает эти подозрения, и поэт Проперций, хотя и принятый при дворе Августа, не мог удержаться, оплакивая раннюю смерть талантливого юноши в восемнадцатой элегии третьей книги своих песен, чтобы не воскликнуть:

Во время смерти Клавдия Марцелла в Байе, Ливия Августа находилась в Риме; и если, несмотря на это, общая молва подозревала ее в смерти этого несчастного юноши, то несомненно, что ее неприязнь к сыну Октавии не была тайной.

Наступила ночь. У изголовья умиравшей Скрибонии бодрствовал лишь Луций Друз Скрибоний Либон, сын ее брата. Он один из всех членов ее семейства и, можно сказать, из ее друзей остался в живых и на свободе. Вихрь несчастья унес из дома Ливии Скрибонии и родных и друзей: им было не безопасно выражать свою любовь и привязанность к Скрибонии, так как Ливии Августе казалось, что всякое лицо, приближавшееся к бывшей супруге Августа, было заговорщиком. Не имела ли Скрибония, думала хитрая Ливия, повода и права быть озлобленной против нее и желать ее гибели? И эта мысль лежала в основании всех действий Ливии.

Луций Скрибоний с родственной любовью ухаживал за больной теткой, которая, вдруг обратившись к нему, спросила:

– Что отвечал тебе Фабий?

– Что он придет с ним сегодня ночью.

– И он думает, что тот согласится прийти?

– Вероятно.

– Необходимо, чтобы он пришел поскорее, так как, мой дорогой, мне осталось мало жить, а то, что я хочу сказать ему, чрезвычайно важно для всех нас.

– Надейся, тетушка. Да вот, кажется, они уже пришли: внизу я слышу необыкновенное движение.

Действительно, вскоре послышались шаги, приближавшиеся к комнате больной.

Дверь комнаты отворилась, свет факела озарил ее, и номенклатор тихим голосом проговорил:

– Цезарь Август.

Это, действительно, был сам император, вошедший в комнату вместе с Фабием Максимом.

Фабий дал приказ слугам, стоявшим у дверей, удалиться, а Луций Друз Скрибоний Либон, отойдя почтительно от изголовья своей родственницы, чтобы дать место Августу, дружественно пожал руку Фабия.

– Скрибония, – сказал император, – ты желала видеть меня, и я сам сильно желал этого, точно так же, как желаю, чтобы ты поскорее выздоровела.

– Не обольщайся напрасно, Октавий; да и для чего мне жить? – отвечала утомленным голосом Скрибония. – Все наше семейство рассеяно, уничтожено, и тебе известно кем. Ведь я служу только препятствием; когда я буду устранена, тогда лишь ты один останешься препятствием; смотри же, берегись.

– Не оскорбляй ее, Скрибония; ты всегда была несправедлива к ней.

– Помоги мне, Октавий, приподняться; я хочу поговорить с тобой о другом, и мне нужно спешить воспользоваться остающимися мне минутами.

Фабий Максим, стоявший по другую сторону больной, подложил ей под голову другую подушку, и Скрибония, помолчав немного, продолжала:

– Октавий, позволь мне называть тебя этим именем, которое напоминает мне счастливые минуты нашей молодости; когда ты сделался Августом, я уже не была твоей.

– К чему, бедная Скрибония, вспоминать в настоящую минуту о таких печальных вещах?

– Я вспоминаю о них в настоящую минуту потому, что до сих пор я не хотела унижать себя, оправдывая перед тобой свою жизнь. Она заставила тебя поверить, будто я постыдными интригами обесчестила дочь победителя при Анции, но она лгала. Ты знал, что я строго сохраняла верность Корнелию Сципиону и что была также верной женой Тиверию Нерону, моему второму мужу; а если ты знал меня благоразумной и честной в мои молодые годы, то мог ли ты подозревать, чтобы я, будучи уже старше, изменила тебе, наиболее славному из моих мужей?

– Я никогда не обвинял тебя в неверности, но восставал только против твоей ужасной и несправедливой ревности, против упреков, которыми ты мучила меня.