Пьер-Амброзио Курти - Под развалинами Помпеи. Т. 2

– Это тот, которому я отказал возвратить вольноотпущенницу Юлии?

– Тот самый.

– Теперь он может получить ее.

– В таком случае, дело сделано.

Этими словами Фабий Максим закончил изложение своего разговора с Августом.

– Но, – возразил было на это Мунаций Фауст, – обманутый однажды в своей надежде…

– Понимаю, – перебил его Фабий Максим. – Неводея Тикэ будет доставлена тебе сегодня же, а завтра ты отправишься в Кампанью, чтобы взять Августа на свое судно.

Мунаций Фауст вскочил на ноги и прошептал взволнованным голосом:

– Итак, она…

– Она здесь с моими людьми, в гавани. Согласись же доставить на своем корабле Августа и меня на остров Пианоза, но таким образом, чтобы никто не знал, кого ты везешь!

Фабий Максим, предполагая, что Мунаций Фауст не задумываясь примет его предложение, был очень удивлен, встретив возражение.

Вновь покачав головой, Мунаций Фауст отвечал грустным тоном:

– О Фабий, знают боги, как желал бы я согласиться на твое предложение, чтобы получить мою Тикэ и осуществить, таким образом, мечту столь долгих лет, сновидение бесконечных ночей; но тебе не известно, что случилось в эти последние дни в моем несчастном городе? Завтра падут там головы лучших его юношей по приказу Августа. Я и мои сограждане можем снести несчастную участь, постигшую нас, но никогда мы не позволим себе быть добровольными жертвами. Он так же несправедливо поступил против жителей Помпеи, как несправедливо удержал в неволе свободную Тикэ. Возвращайся к нему, Фабий, и скажи ему, что между цезарем и Мунацием Фаустом не может быть никакого договора.

– Подожди и не горячись. Цезарь вручил мне громадные права.

При этих словах Фабий Максим вынул дощечки и, написав на них несколько строк, сказал Мунацию:

– Позови самого верного из твоих слуг.

Мунаций Фауст призвал управляющего его домом, и Фабий Максим, закрыв дощечки, проговорил:

– Отнеси это к судебным дуумвирам и получи от них ответ.

Управляющий вышел.

– Это приказ дуумвирам прекратить судебное разбирательство. Август находится на моей вилле, в Геркулануме, и завтра тюрьмы будут пусты.

– Но ужасен налог, какому подвергся город.

– Налог будет снят.

– Что говоришь ты?

– Клянусь, что будет так: я знаю душу Августа.

– Пойдем теперь к Тикэ; я готов исполнить приказания Августа и твои.

– Не торопись: все дело должно быть сделано без шума; я пойду за Неволеей.

С этими словами Фабий вышел из дома Мунация через заднюю дверь.

Мунаций же Фауст, не будучи в состоянии скрыть свою радость, разбудил своих слуг и приказал им осветить и надушить комнаты и приготовить стол. Все это было быстро исполнено.

Не прошло и получаса, как Фабий Максим уже возвратился в сопровождении женщины, лицо которой было скрыто под покровом.

Слуги приняли их с почтением, и, когда Мунаций Фауст, идя к ним навстречу, полный блаженства, открыл Тикэ свои объятия, она бросилась к нему с криком, выражавшим беспредельную радость.

Несмотря на прошедшие годы и испытанные страдания, Неволея Тикэ все еще была очень хороша: время сделало ее формы, быть может, еще более роскошными.

Не стану описывать первые мгновения этого свидания.

Фабий, собираясь оставить их, чтобы возвратиться на привезшее его в Помпею судно, спросил у Мунация:

– Счастлив ли ты теперь?

– Так, как не могут быть счастливы даже боги, – отвечал Мунаций. – Это моя жена и моя повелительница!

– Uxoris loco non uxoris jure, – вот что только жаль! – заметил Фабий, намекая на известный уже читателям закон, запрещавший лицам высшего класса жениться на вольноотпущенницах, которые могли быть лишь их наложницами. Считаю не лишним заметить, что это слово в то время не имело такого дурного значения, как ныне. Наложничество было в ту эпоху допускаемо законом между лицами, которые не могли вступить между собой в обыкновенный брак; так, например, сенатору и его потомкам, а таковым был Мунаций Фауст, запрещалось вступать в брак не только с невольницей, но и с вольноотпущенницей; но так как такие союзы были в эпоху нашего рассказа уже очень часты, то законы даже покровительствовали в то время наложничеству.

На замечание Фабия Максима Мунаций Фауст отвечал:

– Так говорит закон писаный; но закон моего сердца делает ее для меня более, нежели женой; он делает ее повелительницей надо мной и всеми, повинующимися мне.

Обещание Фабия Максима было исполнено; на другой же день в Помпее получен был манифест императора Августа о помиловании лиц, находившихся в тюрьмах за беспорядки во время муниципальных выборов, и о сложении с города наложенных на него по поводу этих беспорядков страшных налогов.

Этот манифест вызвал всеобщую радость, которая была тем более искренна, что милость императора была для всех совершенно неожиданна; но причина ее скоро стала известной в небольшом городе.

Сперва сами дуумвиры сообщили, что дощечки за императорской печатью, полученные ими, были доставлены одним из служащих у Мунация Фауста; потом в городе узнали, что в тот же вечер в гавани видели либурну мизенской флотилии, таинственно вошедшую в гавань и ушедшую из нее поздно ночью; говорили, что на этой либурне в Помпею приезжали важные государственные особы, говорили также, что в ту же самую ночь Мунацию Фаусту отдали давно любимую им женщину, и отдали ему ее самым неожиданным для него образом. Сопоставляя все эти обстоятельства, общая молва, несмотря на упорное молчание Мунация Фауста, стала приписывать ему причину милосердия Августа и в нем увидела спасителя осужденных и города.

Но жителям Помпеи оставалось непонятным, каким образом Мунаций Фауст, известный своими независимыми убеждениями и странными похождениями, поставившими его во враждебные отношения к самому государю, мог быть посредником между ним и городом.

Ввиду этого совершенно естественно, что находились люди, которые сомневались, чтобы милосердие цезаря было делом нашего навклера, а приписывали ее исключительно великодушию цезаря.

Между тем в доме Мунация Фауста царили любовь и счастье.

Быть может, читателю будет интересно узнать, каким образом Ливия Друзилла согласилась отпустить на свободу Неволею Тикэ, которой она дорожила за ее достоинства. Чувствуя себя спокойной и счастливой в дни торжества горячо любимого ею сына, Ливия Друзилла легко склонилась на просьбу своего мужа дать свободу Неволее Тикэ.

Тацит говорит, что эта хитрая женщина, чтобы легче достигнуть того, чего она добивалась, часто бывала уступчивой к просьбам своего мужа. На этот раз Август поставил ей на вид, что по поводу счастливых событий и триумфа Тиверия следовало бы исполнить долг справедливости и возвратить помпеяйцу Мунацию любимую им женщину; что этим поступком он, Август, уплатил бы и свой старый долг признательности за немаловажные услуги, оказанные ему сенатором Мунацием Плинком, родственником Мунация Фауста. Этих доводов было совершенно достаточно, чтобы прелестная Неволея Тикэ была отпущена Ливией без всякого сопротивления и отдана Фабию Максиму для передачи Фаусту.