Михаил Шевердин - Тени пустыни

Если взглянуть на карту, путь через пустыню Каракумы к реке Аму — Дарье, избранный Ибн — Салманом, покажется на первый взгляд нелепым.

Севернее Каракумы пересекает ширококолейная Среднеазиатская железнодорожная магистраль, по которой пассажирские поезда пробегают расстояние от станции Душак до Чарджоу за каких — нибудь семь — восемь часов. Южнее, по ту сторону советско — афганской границы, лежит предгорная страна Парапамиз. Ее издревле пересекают торговые пути из Бухары в Персию через Мазар — и–Шериф — Меймен — Шибирган… Даже медлительные верблюжьи караваны проходят все расстояние недели за две — за три без особых трудностей…

Зачем же понадобилось Ибн — Салману бросать вызов всем злым демонам пустыни? Почему он избрал для своего путешествия забытую дорогу из Серахса в Хаурбе через безводные пески и солончаки?

Такие и многие другие недоуменные вопросы задавал себе Зуфар. Он брел злой, усталый. Курдский конек из конюшни Юсуфа Ади с усилием вытягивал ноги из сыпучего песка, дрожал и весь взмок. Лошадь только мешала. Лошадь приходится буквально втаскивать на высокие барханы. Лошадь надо кормить, когда нет корма; поить, когда в колодцах соленая жижа, а не вода. Зуфар выбился из сил с этой курдской слабосильной лошаденкой и предпочитал идти пешком. Он не думал, что пешее хождение как — то роняет его в глазах туркмен. Туркмен — природный конник. Пешего он и за человека не считает. Зуфар знал, что пустыня человеку родная мать, но строгая мать, и понимал, что пустыня не любит зазнайства и гонора. Человек выносливее лошади, и там, где не пройдет лошадь, он, если у него голова на плечах, пройдет отлично. Зуфар со снисходительным сожалением поглядывал на жалкое зрелище, которое являл собой Ибн — Салман, понуро сидевший на заморенном своем арабских кровей жеребце. Да, конь не переносил условий Каракумов, и можно было опасаться, что он долго не протянет. С самого начала араб допустил ошибку. Первые переходы путешественник в пустыне делает небольшие, чтобы втянутся в лишения дороги. А Ибн — Салман гнал и гнал. И конь его быстро выдохся. Арабский жеребец привык к тонкому обхождению, к хорошим кормам, сладкой воде. На беду, еще и сам Ибн — Салман оказался плохим ходоком. Он хвастался, что в молодые годы прошел пешком от Дамаска до Каира и от Медины до Багдада, что пустыня проникла в его кровь. Но сейчас Зуфар видел, что он быстро устает и через каждую сотню шагов залезает на своего чистокровного «араба»…

Зуфар имел достаточно причин быть недовольным своим спутником.

Нет хуже, когда начинаешь сомневаться в человеке, которого уважал и почитал, которому верил и которого слушал не рассуждая. Сомнения делались все сильнее. Хуже всего, что причина их лежит не в тебе, а в том, кого ты привык уважать.

Думать плохо о том, кто тебе спас жизнь, по меньшей мере позорно. Чем быть неблагодарным, лучше повернуться спиной и уйти… Уйти прямо в степь, в пустыню, в барханы и не возвращаться, чтобы не видеть, не слышать…

Отчаянными усилиями Зуфар переламывал себя. И ничего не получалось.

До колодцев Джаарджик Зуфар еще не понимал, что из себя представляет Джаббар ибн — Салман на самом деле.

Несколько странный, скажем, загадочный человек. И говорит порой странно и загадочно. И дела у него странные и загадочные. Хотя бы история с патлатым пророком Хусейном. Зуфару Ибн — Салман не объяснил ничего. Зуфар не знал, почему его так и не послали с пророком за границу. Не знал он и куда поехал Хусейн и чем все кончилось.

Джаббар ибн — Салман не говорил, а Зуфар не спрашивал. Араб так поставил себя со своими подчиненными, что никто ни о чем его спрашивать не смел.

В Келате Джаббар ибн — Салман держался с холодным спокойствием… Шальной старец, оказавшийся прадедом Зуфара, — таинственный Сиях Пуш. Жандармы. Стрельба. Решение отправиться в Туркмению столь необычным путем… Странно… Непонятно…

Юсуф Ади тогда перед отъездом больше ничего не говорил. Он зажег светильник и, приказав Зуфару вымыться в кислой воде, помазать себе ноги маслом, вручил ему талисман — шарик, слепленный из пыли с крышки гробницы шейха Ади в Баальбеке, и сказал: «Джаббар хоть и дьявол, но сейчас для тебя он обабаши — глава рода, а ты его воин. А удел воина — битва и повиновение». Старик расчувствовался и заплакал при расставании, но ничего не стал объяснять, и Зуфар недоумевал: зачем они едут через пустыню?.. Что заставляет их подвергать себя опасности? Почему их принимают дружески калтаманы?

— Так надо, — отрезал Джаббар ибн — Салман, когда Зуфар не выдержал и задал ему на колодцах Джаарджик вопрос.

Зуфар не получил ответа. Сомнения росли и росли.

Но он молчал. Он вспоминал слова бабушки: «Мысль не в слове. Мысли за словом. Она притаилась в бутоне мысли. Ищи и старайся понять. Будь наивным ребенком, но будь и мудрым. Не открывай бутон опрометчиво!»

Он не открывал мыслей, над которыми сам иронически издевался.

Но Ибн — Салман поразил Зуфара. Произнеся равнодушно и холодно «так надо», араб вдруг усмехнулся и спросил:

— Ты помнишь Баге Багу?

Зуфар кивнул головой. Он весь встрепенулся. Сейчас его отец и покровитель ему все объяснит. Неспроста он помянул Баге Багу.

— Ты помнишь русскую красавицу Настю — ханум? Ты не мог не запомнить ее. У нее золотые волосы, глаза — нарциссы, кожа цвета слоновой кости…

— Ее сестра была красивее.

— Ого! Вон ты какой! Ты знал сестру Насти — ханум?

— Ее сестру убил Овез Гельды. Проклятый Овез Гельды!

— А — а! Я слышал. И что, она была красива? Красивее Насти — ханум? Не верю.

— У нее душа была красивая. Все кочевья любили ее за красоту ее души… Она делала столько добра, и Овез Гельды убил ее!..

Джаббар ибн — Салман с любопытством посмотрел на Зуфара:

— А я думал… слышал, узбеки грубы… А ты вон какой!

— Разве можно так говорить… — В Зуфаре все кипело.

Араб замахал на него рукой:

— Хорошо… хорошо. Древняя узбекская культура… поэзия… Я не о том. Ты бывал в Ашхабаде?

— Нет.

— Но ты сможешь найти Настю — ханум в Ашхабаде? Не сейчас? Нет. Придет день, и я пошлю тебя в Ашхабад. Я дам тебе адреса, и тебе помогут найти Настю — ханум.

От золотых твоих кудрей.

Не оторвусь душой.

Запутался, как соловей,

В ветвях опасных я.

Зуфар растерялся. Действительно, было от чего растеряться: кудри… соловей… Настя — ханум… Удивительно! Вот о чем думает, оказывается, мрачный, суровый Ибн — Салман.

Даже в непроглядной тьме порой затрепещет искорка и погаснет. На какое — то мгновение она вспыхнула и сразу все осветила. Зуфару вспомнился один случай. Он шел через болото аму — дарьинской поймы, ночью. Ноги вязли в грязи, путались в корнях, по лицу хлестал камыш. Где — то что — то ворчало, рыкало, скрежетало. Темноту можно было назвать отчаянной. Зуфар ничего не видел. Он не знал, где идет, куда идет, проклинал и землю, и ночь, и болото. В таком страшном месте ему не приходилось бывать. И вдруг в глаза точно ударило. Зуфар даже зажмурился. И все стало ясно и просто. Он сначала не понял, откуда возник свет. И, лишь постояв и отдышавшись, увидел: лужица, обыкновенная лужица отразила свет звезд. И все страхи исчезли. Лужица сверкнула, и все прояснилось…