Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

Не то чтобы этот разговор был оживленным. Как войска? Является ли рацион из дзаки [886] достаточным? Почему я никогда не ношу шляпы? Удобны ли мои апартаменты? Почему я никогда не забиваю солдат до смерти во время наказания? Доводилось ли мне видеть английскую королеву? Можете представить: Ранавалуна восседает на троне в своем европейском платье, пока одна из служанок овевает ее опахалом, или возлежит на постели, облаченная в сари, и, приподнявшись на локте, неспешно процеживает свои вопросы, поигрывая с кольцом в ухе и ни на миг не сводя с меня черных немигающих глаз. Нелегкая это была задачка, поскольку я всегда опасался брякнуть что-то не то. Мне так и не удалось выяснить уровень ее осведомленности или образования, поскольку королева никогда не высказывала мнений, только задавала вопросы, и понять, удовлетворил ее или нет полученный ответ, было невозможно. Она только кивнет молча и сразу задает новый вопрос, все на том же хриплом, невыразительном французском.

Бесполезно было пытаться понять, о чем она думает или даже просто как работает ее ум. Вот вам для примера. Мы с ней одни; я стою по стойке «смирно», в то время как она сидит на кровати и смотрит на Мандзакатсируа – это ее священная бутылка – и бормочет что-то, потом медленно поднимает глаза и спрашивает:

– Тебе нравится эта одежда?

На ней был белый шелковый саронг, который смотрелся на ней весьма недурно, но я, конечно, рассыпаюсь в комплиментах. Ранавалуна молча слушает, потом приподнимается, стягивает саронг и говорит:

– Она твоя.

Хм, фасончик явно не мой, но я, естественно, премного благодарен и заявляю, что не заслужил, но буду хранить это сокровище вечно, сделаю из него личного идола – о, прекрасная идея, ей-богу… Она даже ухом не ведет, только подходит, голая, как коленка, к большому зеркалу и любуется на себя. Потом поворачивается ко мне, задумчиво похлопывает себя по животу, упирает руки в бедра и, устремив на меня ничего не выражающий взгляд, спрашивает:

– Тебе нравятся толстые женщины?

Удивит ли вас, что у меня волосы встали дыбом? Попробуйте придумать подходящий ответ – мне это оказалось не под силу. Я стою, проглотив язык, и пот струится по телу при виде проносящихся в воображении картин кипящих ям и креста. С губ у меня срывается стон отчаяния, но мне хватает ума выдать его за хрип вожделения; я бросаюсь к ней и похотливо стискиваю, пытаясь дать понять, что дела говорят лучше слов. Поскольку она вроде как не возражает, я засчитываю ответ как правильный.

Другим поводом для беспокойства было то, что она может прознать про Элспет, или что дорогая женушка сама выдаст себя каким-нибудь неосторожным поступком. Но Элспет не подвела, и во время редких визитов во дворец принца я находил ее такой же жизнерадостной, как обычно, – мне до сих пор не удается понять, почему, хотя вынужден признать: недюжинные невозмутимость и идиотизм Элспет помогают ей находить светлые стороны в любой ситуации. Она, естественно, жаловалась на нашу продолжающуюся разлуку и беспрестанно спрашивала, когда же мы поедем домой, но поскольку нас ни на минуту не оставляли одних, у меня не было возможности сообщить ей ужасную правду, да это, видимо, и к лучшему. Так что я подбадривал ее, и этого казалось довольно.

Во время последнего визита я заметил первые признаки уныния – видимо, в эту прекрасную пустую головку проникла наконец мысль, что Мадагаскар – вовсе не тот сказочный рай, который она себе представляла. Элспет была бледна и выглядела так, будто много плакала, но мы были приглашены на чай к принцессе, я вынужден был вести разговор на военную тему с принцем и Ракухадзой, у нас не было возможности побыть тет-а-тет. Только уходя мне удалось перемолвиться с женой парой слов. Вместо обычной болтовни Элспет стиснула мне руку и опять задала свой извечный вопрос про дом. Мне было невдомек, что беспокоит ее, но я видел набухшие глаза и решил вывести ее из ступора единственным известным мне способом.

– Что происходит, старушка? – вопрошаю я, приняв грозный вид. – Значит, ты все-таки флиртуешь с юным принцем?

Она растерялась, зато ее уныние как рукой сняло.

– Ах, Гарри, что ты хочешь сказать? О чем ты спрашиваешь…

– Так это правда? – Я сдвигаю брови. – Даже не знаю… Я заметил, что этот наглый юнец положил на тебя глаз, а ты ведь не даешь ему должного отпора, не так ли? Меня это не слишком радует, милая леди; мое продолжительное отсутствие еще не означает, что вы можете строить шуры-муры с другими мужчинами. Ах, я видел, как ты трепещешь, когда он заговаривает с тобой. А принц ведь женат, кстати. Да и в любом случае, – добавляю я шепотом, – ты слишком хороша для него.

На этот раз она залилась румянцем – не от чувства вины, прошу заметить, а от удовольствия при мысли, что сумела разжечь страсть в еще одной мужской груди. Если есть на свете вещь, способная отвлечь эту маленькую распутницу от проблем, так это мужское внимание: она хоть под паровой каток бросится, лишь бы кто-нибудь заинтересовался ею. По бурным протестам я видел, как она оживилась и все ее уныние – чем бы оное не вызывалось – исчезло без следа. Но тут меня пригласили подойти к принцу, рядом с которым стоял Ракухадза.

– Нет сомнений, генерал-сержант, что сегодня вечером мы увидимся с вами на балу у ее величества, – говорит принц, и тон мне его показался несколько неестественным, а улыбка – вымученной. – Невероятно удачный случай.

Я, разумеется, знал про танцы и приемы у королевы, но сам ни разу не бывал на них. Будучи официально рабом, хотя и занимая высокий пост в армии, я находился в весьма двусмысленном положении. Но Ракухадза развеял мои сомнения.

– Генерал-сержант Флэшмен будет присутствовать, ваше высочество. – Генерал повернул ко мне свое крупное, исполосованное шрамами лицо. – Я включу его в состав своей свиты.

– Славно, – прощебетал принц, старательно избегая случая встретиться со мной взглядом. – Славно. Это будет… хм… весьма любезно.

Я раскланялся, ломая голову, что все это значит. Долго теряться в догадках мне не пришлось.

Балы у королевы закатывались на широкую ногу. Их устраивали раз в два или три месяца в ознаменование памятных дат: дня рождения повелительницы, годовщины ее вступления на престол, замужества – не удивлюсь, если отмечался также юбилей первой устроенной ею резни, – и созывали весь цвет малагасийского общества, которое, облаченное в свои фантастические костюмы, собиралось на просторном дворе перед резиденцией и плясало, ело, пило и развлекалось всю ночь напролет. Судя по слухам, это были форменные оргии, так что, когда вечером Ракухадза зашел за мной, я был уже при полном параде и готов ко всему.

Проходя через дворцовые ворота, мы миновали огромную толпу простолюдинов, собравшихся поглазеть на сильных мира сего, встречая их радостными криками. Просторный двор был ярко освещен развешенными на цепях китайскими фонариками, украшен пальмами в горшках, настоящими деревьями и клумбами, с арок фасада свисала мишура, в центре возвышался специально построенный фонтан. Вода лилась на стеклянные колбы, в которых порхали знаменитые малагасийские светлячки, и изумрудно-зеленые искры, мерцающие среди брызг, создавали ошеломительный эффект.