Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

– Пардон, месье, – сидящий рядом со мной Буданкур хмурился, разглядывая кусок намокшего знамени. – Мочь вы сказать, – он показал на черную надпись, – что означать эти слова?

Читать на малагасийском я не умел, конечно, зато достаточно поднаторел в здешней геральдике, чтобы знать, о чем речь.

– Здесь написано «Ранавалуна», – пояснил я ему. – Так зовут королеву этого пр-того острова, и благодарите свою счастливую звезду за то, что вам довелось познакомиться с ней только таким вот образом. Могу поведать вам…

Тут Элспет завозилась у меня под боком, и я решил, что чем меньше скажешь, тем меньше соврешь. Я посмотрел на нее – она и впрямь проснулась, но не слушала нас. Ее глаза кротко опустились долу, причины чего я не мог уразуметь, пока не заметил, что платье ее изодрано настолько, что оставляет почти неприкрытыми ноги, и похотливые взгляды всех лягушатников в шлюпке направлены именно на нее. Неужто она не замечает этого? «Клянусь Георгом, – думаю я, – тут может завариться настоящая каша, потому как эту жеманную шлюху хлебом не корми, дай только сделаться предметом вожделения для орды изголодавшихся парней…»

– Не возражаете? – обращаюсь я к Буданкуру, беру у него из рук половинку знамени и укрываю колени Элспет, хмуро зыркнув на огорченных лягушатников. Элспет посмотрела на меня с невинным недоумением, потом улыбнулась и прильнула к моему плечу.

– О, Гарри, – вздохнула она. – Ты так заботишься обо мне.

[Последняя выдержка из дневника миссис Флэшмен, …июля 1845 г.]

…по совести говоря, очень тяжко было так скоро расставаться с моим дорогим-предорогим Г., особенно после того как мы претерпели столь Жестокую Разлуку, и как раз в тот момент, когда мы чаяли уже насладиться теплом и уютом в обществе друг друга, и вкусить Блаженный Покой в лоне нашей Старой Доброй Англии. Но Губернатор Маврикия настоял , чтобы Г. отправлялся в Индию, где, по слухам, ширится недовольство среди народа Сикхов, по каковой причине возвращавшиеся в Англию полки были повернуты назад, и в случае войны потребуется каждый офицер, имеющий боевой опыт . [905] Так что моему милому, состоящему на действительной службе, пришлось отправиться в Бомбей, не без Настоятельных с его стороны Возражений. Он даже зашел так далеко, что пригрозил положить на стол свой Патент и уйти со Службы, но этого ему и подавно не дозволили.

Так что мне остается горько оплакивать судьбу, подобно дочери Аллина [906] – или это был ее отец, точно уже не помню, – тогда как мой Возлюбленный Супруг вернулся к исполнению своих Обязанностей, и я очень надеюсь, что он будет осторожен, имя дело с Сикхами, людьми, похоже, в крайней степени неприятными . Единственным Утешением служит мне мысль, как хотел мой ненаглядный сопутствовать мне по пути домой самолично , и что именно его Любовь и Нежная Привязанность ко мне послужили причиной столь яростного его нежелания ехать в Индию (и он на самом деле так разгорячился по этому поводу, что наговорил господину Губернатору множество неприятных слов, которые я не привожу здесь, уж слишком они были грубые). Но никогда я не заставлю его сойти с Пути Славы, столь любезного его сердцу, ради моей скромной персоны. Да в этом и нет необходимости, ибо я нахожусь в уюте и безопасности на борту «Зеле», командир которого, капитан Фезек, любезно предложил мне доехать с ним до Тулона, а не дожидаться пакетбота Ост-Индской компании. Капитан очень Любезен и Внимателен, наделен превосходными манерами и полон расположения ко мне, как и все его офицеры, в особенности лейтенанты Гомар и Сен-Жюст, Деленкур и Амбре, а также милейший Буданкур и даже мичманы…

[Конец выдержки. – Чушь, лицемерие и притворство в высшей степени! Вот так подобающее порядочной супруге поведение, полюбуйтесь-ка!!! – Г. де Р.]

К крикету, как и ко многим другим вещам, у Флэшмена имелось свое, особое отношение, но не вызывает сомнений, что сквозь пелену обычного его цинизма просвечивает искренняя любовь в этой игре. Это неудивительно, поскольку крикет можно почитать в качестве одного из самых утонченных и изысканных видов спорта, когда-либо изобретенных человечеством, требующего силы и искусства, а также представляющего неограниченные возможности для натур, подобных нашему герою. К тому же играл он отлично, если следовать его собственным воспоминаниям и свидетельству Томаса Хьюза, которому можно тем более доверять, что у него не имелось оснований превозносить Флэшмена. Вне всякого сомнения, не посвяти себя Флэшмен военной карьере и иным занятиям, он вполне мог снискать почетное место в истории крикета, как один из самых выдающихся обладателей быстрой подачи: то, как им было выбито трио таких игроков, как Феликс, Пилч и Минн (ранневикторианские аналоги Хоббса, Бредмана и Кейта Миллера), говорит о таланте, намного превосходящем средние способности.

Насколько достоверны сообщаемые им о крикете тех дней сведения, можно судить по трудам, приведенным в конце настоящего приложения. Воспоминания о самой заре золотого века «Лордс» бесценны, так же как и портреты гигантов того времени: великого и ужасного Минна, элегантного Феликса и выдающегося универсала Пилча (хотя большинство современников оценивало его гораздо выше, нежели Флэшмен). Сообщаемые им технические детали игры точны, хотя автор мемуаров грешит тенденцией смешивать жаргон своих игровых дней с тем, что был в ходу шестью десятками лет позднее – так, он называет отбивающих не « batsmen», а «batters», что верно для 1840-х гг., а также использует термины того времени, означающие подачи: « shiver», «trimmer», «twister», «shooter», зато часто без разбора употребляет «hand» и «innings», означающие одно и то же понятие, вот только первое давно вышло из употребления. Еще мемуариста подводит память, когда он пишет про «канаты» в «Лордс» в 1842 году – на деле, ограждение поля появилось там много позже, и во времена Флэшмена все очки приходилось зарабатывать пробежками.

Без всякого сомнения, самой любопытной частью его крикетных воспоминаний является описание однокалиточного матча против Соломона. В те дни такая форма пользовалась популярностью, но впоследствии пришла в упадок, хотя недавно делались попытки ее возродить. Правила игры можно обнаружить в книге Чарльза Бокса «Английская игра крикет» (1877), но они могут варьироваться в зависимости от предпочтений: допускалось различное количество игроков в одной команде – от одного до шести, но, как правило, если их было меньше пяти, выбивать соперника из игры или набирать очки за подачу за линию калитки запрещалось. Вокруг таких матчей заключалось множество пари, что и помогло снискать им дурную славу. Впрочем, стоит помнить, что страсть делать ставки, свойственная Флэшмену, Соломону и Дедалусу Тиггу, была в те дни всеобщей: какими бы нелепыми, жестокими и сумасбродными ни казались пари, они были неотъемлемой частью той суровой и живописной спортивной эры, когда даже священники могли нажить состояние на ставках, когда матчи играли при свечах, или происходили такие курьезные события, до сих пор памятные энтузиастам крикета, как то, что имело место быть на поле Гринвичского дома инвалидов. Там зрители могли наблюдать встречу команды одноногих игроков с командой игроков одноруких. Одноногие выиграли, набрав 103 пробежки и сломав за матч пять деревянных протезов. В самом деле, мы можем воскликнуть вслед Флэшмену: «Ныне крикет уже не тот, что был».