Виталий Гладкий - Под маской скомороха

– Здравствуйте, дорогие гости, не бросайте в меня кости! Многая вам лета, жду от вас привета! – Он низко поклонился, придержав накладку на голове, чтобы не свалилась. – Начинаю представленье, штоб заработать на угощенье! Перед вами город Краков…. – с этими словами Истома распахнул ставни потешного ящика, – где торговки продают раков. Сидят они все красные, и кричат: раки прекрасные! Что ни рачец, то стоит четверетц. А мы за десяток дивный берем только три гривны, да каждому в придачу даем гривну сдачи!

Еще раз поклонившись, Истома спрятался за вертепом и привел в движение своих кукол.

– Ивашко-дурачок! – пронесся шепот по горнице; главного персонажа шутейного представления все русичи, возможно, за исключением Михаила Олельковича, узнали сразу; в Киеве подобную куклу называли Рататуй.

– Майн Готт! – удивленно воскликнул альдерман Иоганн Виттенборг. – Это есть Хансвурст! [112] 112 Хансвурст (Hans-Wurst) – Ганс-Колбаса ( нем. ). Шутовское лицо в немецких народных комедиях (предшественник Касперля). Соответствует английскому и голландскому персонажу, который именовался Пикельхеринг – Соленая Селедка ( англ. ). Во многих странах Европы существуют сходные фольклорные персонажи: мистер Панч в Англии, Гиньоль во Франции, Ян Клаассен в Нидерландах, местер Якель в Дании, Пульчинелла в Италии, Фазулис в Греции, Василаше в Румынии, а также русские Ивашко-дурачок и несколько позже Петрушка (это «кулинарное» прозвище, а не уменьшительное от имени Петр). Отшень интересно…

Представление шло с большим успехом. Все гости мигом забыли слезы Зосимы и его странное поведение и веселились от души, глядя на доселе невиданное зрелище, тем более, что Истома был в ударе. Он сыпал шутками-прибаутками направо и налево, много раз меняя голос, тем самым создавая впечатление, что за потешным вертепом прячется минимум четыре человека. Теперь это было для него несложно. Истома придумал несколько трубочек разного диаметра, и когда вставлял их в рот и начинал говорить, то его голос приобретал разные тональности.

– Кое-кому давно хочется на Новгородскую землю броситься! – заливался Истома соловьем. – Да боятся, как бы сдуру не лишиться самим шкуры!

Эта пьеску он придумал на ходу, так как знал, что среди гостей Марфы Борецкой в большинстве (да почти все, за исключением князя и архиепископа) ее сторонники, жаждущие отделиться от Москвы. Персонаж «Господин» в новом шутейном представлении Истомы был вылитый великий князь Московский, – по крайней мере об этом ясно говорил его наряд, княжеские атрибуты власти и «московская» речь, – да и остальные куклы были легко узнаваемы. Даже бабища, которая вместе с Ивашкой-дурачком метлой гоняла князя по сцене, показалась пьяненьким гостям Марфой-посадницей. Впрочем, на лицо кукла было недурна в отличие от злобного Ивашки, поэтому боярыня восприняла ее благосклонно.

Это представление вызвало приступ пьяного горячечного патриотизма. Все зашумели, закричали, дружно подняли свои чарки и кубки в честь Господина Великого Новгорода, «и да погибнут все его врази». Сама хозяйка была очень довольна; хоть раз ее Федка Дурачина придумал что-то стоящее. Именно он подсказал матери идею пригласить на пир «чудного» штукаря с потешным ящиком, представлявшим собой диковинку для новгородцев, который веселил людей на Торге. Неизвестно, кто подсказал эту мысль; скорее всего, падкий на разные зрелища Федор сам смотрел представление Истомы, переодевшись в платье, приличествующее черни, – чтобы его не узнали в толпе. Иначе ему могли бы здорово намять бока за его «подвиги»…

Марфа самолично отдала Истоме кошель с серебром. Она была чрезвычайно довольна его представлением. Он просто заразил гостей дерзким неприятием Москвы, что было ей на руку. Бояре и иные по окончании последнего представления только и говорили о том, что нужно бороться с Москвой, которая хочет лишить новгородцев их вольностей.

Когда Истома взял в руки плату за выступление, по его телу пробежала невольная дрожь. Он весь затрясся, как в лихорадке. Марфа сочла его состояние выражением огромной благодарности за щедрую плату и глубочайшего почтения по отношению к ее сиятельной персоне. И впрямь – боярыня снизошла к скомороху, который стоял по сословной лестнице даже ниже, чем холоп. На его месте всякий упал бы в ножки…

Но Истому обуревали совсем другие чувства. Юного штукаря трясло от ненависти к Марфе-посаднице. Он боялся поднять на боярыню глаза – чтобы они, случаем, не выдали его состояния. Истома что-то пробормотал заплетающимся языком и благополучно покинул палаты Борецких в сопровождении все того же ключника Скрябы. Только он один заподозрил что-то неладное, так как стоял неподалеку. Поэтому проводил штукаря до самых ворот, будто опасался доверить его какому-нибудь слуге-холопу, и затем долго глядел ему вслед, словно что-то припоминая.

Собственно говоря, так оно и было – ключник встречал Истому прежде; правда, это было давно. Боярыня не зря ценила Скрябу; он мог докопаться до сути вещей, даже скрытых от человеческого взора. Мысленно ключник «отмыл» физиономию штукаря-кукольника от грима, и то, что проявилось под ним, Скрябе почему-то не понравилось. Он где-то видел это лицо… или ему так показалось; в общем, Скряба был в сомнениях. Но то, что от скомороха буквально веяло угрозой, в этом ключник мог поклясться.

Наверное, Истома сильно озадачился бы, узнав в Скрябе того пронырливого писца, который обшаривал прилипчивыми глазами богатое подворье Яковлевых и позаглядывал в каждый закуток, когда прежний муж Марфы, боярин Филипп Григорьев, приезжал в Колморгоры составить договор на земли, которые отошли ему по закладной. Именно Скряба составлял бумагу, которую бояре скрепили своими печатями, и расплачивался с отцом и дядей Нефедом шкурками белок. Да все пытался всучить товар с гнильцой.

Истоме не было никакого дела до взрослых, тем более – до приезжих; на тот момент он увлекся игрой со своими братьями и соседскими ребятишками. Но взгляд Скрябы ему хорошо запомнился – он был скользким и холодным, словно только что выловленный угорь. Однако его физиономию Истома конечно же забыл; дело-то давнее. А вот ключнику, у которого была отменная память на лица, что-то припоминалось, но что именно, он никак не мог сообразить. Ведь Скряба видел Истому только мельком, да еще и мальцом, но юный боярин был очень похож на мать – почти одно лицо. Видимо, это и сбило с панталыку верного пса боярыни, который служил ей верой и правдой с детства. Он не смог связать воедино женское лицо и облик штукаря…

Оставив вертеп в своем основном жилище – светелке Аграфены Трифоновны – и переодевшись, изрядно проголодавшийся Истома (увы, покормить его в доме Борецких не догадались, или не захотели; еще чего – тратить изысканные яства на какого-то холопа-бродягу…) поторопился в корчму Жирка. Корчемник уже знал его как постоянно клиента, не стесненного в средствах, поэтому встретил приветливо и усадил за дальний стол, где он потчевал людей уважаемых или состоятельных.