Виталий Гладкий - Под маской скомороха

Боярин недоговорил. Но по его тону было ясно, что от штукаря с его потешным ящиком ждут многого. И если он не оправдает надежд, то вместо благодарности и щедрого подношения в лучшем случае получит пинок под зад от привратника, а в худшем… лучше об этом не думать. Интересно, кому приспичило срочно посмотреть кукольное представление, неужто самой Марфе-ведьме?

Он не стал отвечать боярину, промолчал. В этот момент у него словно отнялся язык.

Каменные палаты Борецких были красивы снаружи, но особенно – внутри. Они отличались своим внутренним убранством не только от хоромин московской знати, но даже палат новгородских бояр и богатых купцов, которые благодаря общению с иноземцами и заграничной гостьбе обустраивались на немецкий манер. В обстановке пиршественной горницы были перемешаны разные стили – византийский, татарский и немецкий, но больше она напоминала просторный зал для приема гостей какого-нибудь германского нобиля. Собственно говоря, немецкие гости так и величали нового степенного посадника Дмитрия Борецкого – господин бургграф, что ему очень импонировало; а тысяцких именовали герцогами.

Узорчатые скатерти на длинных столах, стены, затянутые шемаханскими шелками, лавки, покрытые флорентийским и венецианским бархатом, дорогие столовые приборы – чеканные венецианские кубки и блюда, русские чары и братины, литовские турьи рога, оправленные в серебро, колмогорские резные солонки, уксусницы и перечницы из рыбьего зуба, шитые золотыми нитями ширинки – полотенца для рук… Все это великолепное и богатое разноцветье сверкало и переливалось, создавая поистине праздничную атмосферу, благо небо прояснилось, выглянуло солнышко, и его лучи проникли сквозь хрустальный мусковит, которым были забраны окна горницы.

Столы были расставлены большим покоем – тремя рядами (вдоль стен и посредине), и соединялись короткой перекладиной – главой. Это было самое почетное место, и туда усадили новоизбранного владыку Феофила Печерского, казначея Софийского собора Пимена, а также отца Варсонофия, духовника покойного архиепископа Ионы. Кроме ближних бояр Марфы, ее подруг – Анастасии, вдовы боярина Ивана Григорьева, и Евфимии, жены посадника Андрея Горшкова, а также именитых купцов (из тех, кто поддерживал Борецкую в ее намерении стать под руку великого Литовского князя Казимира), на пир были приглашены посадники Захарья Овин, Василий Ананьин и Василий Казимер, тысяцкие Андрей Искаков, Матфей Селезнев и его брат Василько Селезнев-Губа, а также верные люди, готовые пойти в огонь и воду за свою благодетельницу, – архиепископский чашник Иеремия Сухощек, Киприян Арбузьев и Фома Курятник, который спал и видел, что его изберут очередным новгородским посадником.

Между самыми почетными гостями выделялся статью и богато расшитым золотом польским кафтаном князь Михаил Олелькович, сын великого князя Киевского Олелько Владимировича. На княжение в Великом Новгороде его пригласил покойный архиепископ Иона, чтобы он возглавил оборону от возможной угрозы со стороны Москвы. Пригласил – и не дождался, помер раньше срока.

Прадед Михаила Олельковича, великий князь Литовский Ольгерд, гроза Русской земли, трижды подступал к самой Москве, и трижды был отражен Дмитрием Донским. Владимир, пятый сын Ольгерда, был посажен отцом в захваченном Киеве и стал Литовским князем древней русской столицы. Олелько Владимирович, отец Михаила, старший из трех сыновей князя Ольгерда, был женат на дочери великого князя Московского Василия Дмитриевича и сестре Василия Темного, княжне Анастасии. Так Михаил Олелькович приходился двоюродным братом Великому князю всея Руси Ивану Васильевичу.

Но в Вильно и Кракове сидел великий князь Литовский и король Польский Казимир Ягеллончик, тоже внук Ольгерда и двоюродный дядя Михаила Олельковича. Флорентийская уния 1439 года расколола Русскую православную церковь. Западная ее часть, на землях, захваченных Литвой и Польшей, признала унию. Но Москва категорически отвергла. Митрополит Исидор, ставленник константинопольского патриарха, вместе с ним принявший унию, вынужден был бежать из Москвы.

Уния во Флоренции была делом не только вероисповедным. Это был важнейший политический акт – православная Византия наконец-то признала первенство католического Рима. А первенство церковное вело к первенству политическому. Поэтому униаты Вильно и Кракова радовались и мстительно надеялись на будущие победы над Русью, так как теперь в руках католического государя Польши и Литвы оказалось мощное средство для подчинения православного населения на обширных землях, отторгнутых от Руси.

Будучи православным, Михаил Олелькович не признавал унии с католиками и находился в натянутых отношениях с королем Польским Казимиром IV, хотя ему и пришлось испрашивать у него разрешения на новгородское княжение. По этой причине у него не сложились отношения и с Марфой Борецкой; он не приветствовал ее желание примкнуть к Литве. Но не пригласить его на пир она не могла – все-таки князь, персона в Новгороде важная и значимая. Да и случай вышел незаурядный – великий князь Московский Иван Васильевич пожаловал новгородскому степенному посаднику Дмитрию Борецкому сан московского боярина.

Среди приглашенных на пир находились и иноземные купцы – представители Готского и Немецкого гостиных дворов. Об этом попросили верные Марфе-посаднице купцы – Ждан Светешников и Прокша Никитников. В непринужденном общении с немцами на пиру у них был свой резон. Да и сама боярыня пожелала приветить и знатно угостить альдермана Иоганна Виттенборга и ратманов, для которых приглашение на пир к новгородскому степенному посаднику было большой честью. В предстоящей схватке с Москвой необходимо много огнестрельного оружия, а прикупить его можно только у оружейников Ганзы, поэтому доброе отношение с немецкими гостями могло сослужить Марфе хорошую службу.

Яства на столах лежали горами. Марфа приказала хлебнику Одинцу приготовить изращатые калачи с разными фигурками сверху, – изображениями невиданных зверей, птиц, цветов и растений – что говорило о высоком статусе пиршества. Слуги внесли даже обложенных красными яблоками жареных лебедей на золотых блюдах – новинку для пиров Великого Новгорода. Гордые длинношеие птицы были красиво оформлены, с распущенными крыльями, в перьях, – будто живые. Марфа Борецкая знала, что так принято при дворе великого Московского князя Ивана Васильевича, и хотела показать гостям (в особенности князю Михаилу Олельковичу), что и новгородцы не лыком шиты.

А уж картина, когда разносчики на огромных подносах внесли сначала трех огромных осетров длиной не менее пяти локтей, а затем и запеченного на вертеле оленя, и вовсе сразила гостей, особенно иностранцев. Только князь не высказал к этой подаче ни восхищения, ни удивления – на пирах в Киеве можно было увидеть и не такие чудеса, особенно когда Великий князь пировал с дружиной. Зажаренный тур или медведь на таких пирах считались обыденностью.