Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

Черные с сизым отливом на крылышках птицы вели себя и здесь, на столичных огородах и редких запашках, истинными хозяевами оставленных на зиму поместий. Они мелкими шажками обмеривали сырую землю, совали остренькие клювики там и сям, проверяя, а вдруг люди спрятали что-нибудь ценное, и непрестанно оглядывались по сторонам, боясь, как бы кто иной не занял их законный надел.

Василий с блаженной улыбкой мог часами смотреть на их возню, недолгие стычки и перепалки за обладание свободной дуплянкой, словно именно за этим и прибыл в столицу.

Он сравнивал местных крылатых пришельцев с сибирскими скворушками и находил их более степенными, опрятными и даже чинно-важными, нежели их собратья, обосновавшиеся в таежных дебрях по берегам могучих рек. Невольно приходило в голову, что и в птичьем царстве есть свои чины и степени, заслужить которые не так-то просто. Иначе почему одни летят в глубь страны за тысячу верст, тогда как другие остаются вблизи границы и не подвергают себя испытаниям дальних перелетов, сохраняя жизнь себе и своим подругам.

Понятно, Господь так устроил мир, что всем живым существам стоит следовать по уготованным им стежкам, а коль потеряешь их, мигом сыщешь свою погибель. Но как узнать, кому что предназначено, не ошибиться в своем выборе, не набить шишек и благополучно дожить до положенного тебе смертного часа, с терпением ожидая его без ропота и стенаний?

Забывший на время своих воспоминаний о пернатом соседе, Василий взглянул на него и был удивлен, что тот тоже озабоченно поглядывает в его сторону. Убедившись, что спокойно стоящий невдалеке человек не представляет для него угрозы, смешно покрутил взъерошенной головкой и залился громче прежнего.

– Пой, пой, кошка услышит и мигом явится, – пророчествовал Василий.

И точно, проскользнув по хозяйскому двору меж конских копыт, сизый кот прокрался к забору, с него перепрыгнул на крышу сарая и медленно стал подбираться к скворешне, не сводя с птицы глаз.

– Брысь! – крикнул Василий и громко хлопнул в ладоши.

Скворец тут же повернулся в его сторону, заметил кравшегося по крыше кота, возмущенно захлопал крыльями и мигом перелетел на высокую березу, а разочарованный неудачей кот лишь с сожалением проводил его взглядом и остался на месте, надеясь на возвращение несостоявшейся жертвы.

«Все, как у людей, – усмехнулся Василий. – Не заметишь, откуда подкрадется такой вот котище и слопает тебя за здорово живешь. Так что нужно бы почаще по сторонам поглядывать, а то пропадешь…»

Он перевел взгляд на скворца, к которому присоединилось еще несколько его пернатых собратьев, принявшихся вслух обсуждать недостойное поведение хозяйского кота.

«Вот и птицы держатся сообща, помогают друг другу, я же сколько лет все один, если Сашки не считать. Но и он наверняка сбежит, случись что…»

Василия вдруг одолели нехорошие предчувствия, словно увидел дурной сон. Что-то подсказывало ему, что вскоре произойдут изменения в его жизни, которые вряд ли принесут добро…

Уже здесь, в Петербурге, во сне к нему опять являлся дед в белой казачьей свитке на плечах и длинным чубом на бритой наголо голове. Он хмурил свои кустистые брови и, как было в последнем ночном видении перед битвой при Цорндорфе, предостерегал Василия:

«Бойся, внучок, лихих людей, подведут они тебя под монастырь, сам не заметишь. Ты супротив них, что телок привязанный перед волчьей стаей: шкуру снимут и на барабан натянут. Не водись с худыми людьми. Они и меня ославили на всю жизнь, и бабку твою и детей моих довели до ручки, а теперь, видать, за тебя приняться решили. А мне отсюдова все видно…»

«А что за люди? Дедусь, скажи…» – спросил Василий, понимая, вряд ли дед ответит и перечислит всех его недругов.

«Сам поглядай. Не маленький, поди. Не бойся тех, что ругает да поносит, а тех стерегись, кто хвалить начнет и кущи небесные предлагать. От таких – беги без оглядки и не то что дружбы, знакомства дажесь не води… Все понял, внучок?»

«Понял, дедусь, поостерегусь…»

Ответить-то он ответил, пообещал поостеречься, а как распознать тех людей? Вроде никто его пока не хвалил особо, не обещал златых гор, и вряд ли найдутся такие. Но Василий верил словам деда. Он убедился за последние несколько лет – тот появлялся всегда в нужный момент, и словам его нужно верить. Он хотел было рассказать о батюшке на исповеди, но тот вряд ли смог бы объяснить и посоветовать, как себя вести в подобных случаях.

«Еще, поди, епитимью наложит за то, что я с духами общаюсь», – решил он и промолчал, носил в себе слова деда и боялся открыться хоть кому-то. Можно было бы рассказать Урсуле, но не в письме же, которое может попасть в чужие руки.

Последнее письмо от нее он получил два дня назад и перечитывал его, как только оставался один. Хотел рассказать Сашке, но тот редко находился дома, а все бегал куда-то по своим делам, обещая обязательно найти нужное снадобье, чтобы вылечить его.

…Сашка появился, как всегда, неожиданно и стремительно, словно за ним кто-то гнался, а он сумел улизнуть. И сиял, как начищенный медный пятак.

– Слышь, хозяин, – начал он с порога, – с рынка выхожу, значится, а мне навстречу тот офицер, что тогды с нами в Кюнсберг ехать изволили.

– Что за офицер? – наморщил лоб Мирович. – Когда это «тогды»? Изволь выражаться по-людски, а то говоришь, словно колодник беглый: «когды» да «тогды», – передразнил он своего денщика. Но тот и не думал обижаться, а затараторил дальше:

– Неужто запамятовали? Да пил он еще всю дорогу, а потом мы его на постоялом дворе оставили одного, а сами поехали к этим… Ну, как их, на мельницу, где супруга ваша жила и сынок Петенька…

– Так… – проговорил Мирович многозначительно. – Ты, видать, лучше моего знаешь, где, когда и чем я занимался, коль про сына и жену вспомнил. Кстати сказать, письмо от Аннушки получил давеча…

– И как они? Живы-здоровы?

– Слава Богу. Ты про офицера сказывай. Каков он из себя?

– Да высокий такой. Как вы же… С нами тогда ехал. Ну, вино пил все… Да ночью, на постоялом дворе мы его еще повстречали… Только сам не вспомню сейчас, как то местечко называлось.

– А-а-а… Вон ты о ком… Аполлон Ушаков, что ли? И он в Питере, выходит? – наконец вспомнил Василий своего товарища по Шляхетскому корпусу, с которым их свел случай во время поездки в Кенигсберг.

– Точно, он, – согласно подтвердил Сашка. – Имечко у него заковыристое, вот и запамятовал. Веселый такой. Меня увидел, приостановился, за рукав поймал и спрашивает этак строго: «Скажи, шельмец, откудова я тебя знаю? Не ты ли меня обокрал третьего дня возле Гостиного двора?» Ну, я и разъяснил ему все. Про вас, Василий Яковлевич, рассказал. Мол, занемог барин, ищу для него снадобье от недуга. А он и отвечает: «Знаем мы его немочи. Заеду к вам, свожу барина твоего к веселым девкам, он мигом и выздоровеет…»