Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

– Как он прописан в подорожной, говоришь? – наморщив лоб, поинтересовался Бестужев.

– Мандрыкин Егор Лукич, – не задумываясь, отрапортовал Кураев. И тут же добавил: – Пренеприятная бестия, я вам доложу. Но уверяю, что бумаги именно те, – словно оправдываясь, уверил канцлера Кураев, которому на сей раз даже не предложили присесть и он продолжал стоять навытяжку на пороге кабинета.

– Где-то я это прозванье слышал, – словно про себя, проговорил канцлер. – Коммерции советник, говоришь… Знаем мы таких советников… И Шуваловым грозился? Отомстить обещал?..

– Грозился, ваше сиятельство, – откликнулся согласно Кураев.

– Сам-то письма читал? – скривив губы в усмешке, спросил Алексей Петрович и протянул один из листов. – Держи, держи, чтоб знал, зачем ездил. Впредь умнее будешь.

Гаврила Андреевич шагнул вперед, взял протянутый ему лист и пробежал глазами первые строчки. «Свет мой, Степанушка, – значилось там, – сынок наш в полном здравии, но чуть прихворал. Все мы по тебе скучаем и думаем непрестанно. Послала тебе два бочонка с огурчиками и грибками, до которых ты большой охотник. Ждем тебя поскорее домой, а то без тебя пусто в доме…»

– Хватит, давай сюда, – забрал канцлер лист обратно. – Все понял?

– Признаться, нет, – пожал плечами Кураев. – Письмо как письмо. Вы же изволили сказать, что мне их читать ни при каких обстоятельствах не следует… Я и не посмел заглянуть, что там прописано….

– Не посмел! – закричал вдруг с небывалой яростью Бестужев и смел письма со стола на пол, вскочил, затопал ногами. – Липу привез! Понял или нет?! Обвели тебя вокруг пальца, словно мальца безмозглого! Советник тот похитрей тебя оказался, другие письма подсунул, извольте видеть.

– Не может того быть, – не теряя самообладания, отвечал Кураев. Ему и прежде приходилось видеть канцлера в ярости, но подобных слов от него он еще не слышал и был потрясен до глубины души. – Не может быть, – повторил он. – Пакет тот же самый. Я его хорошо запомнил, не извольте сомневаться.

– Да это письма женки нашего фельдмаршала к нему! – не снижая напора, выкрикнул канцлер. – А я тебе какие письма велел доставить?

– О том вы не изволили сообщить.… Откуда мне было знать, что письма не те? Фельдмаршал мог сам перепутать и дать мне не ту связку.

– А говорил, как велено было: «Екатерина»?

– Само собой. Когда его высокоблагородие сомневаться стали, назвал то самое имя. Они тогда и пакет дали.

Бестужев задумался и принялся большими шагами прохаживаться по кабинету, проходя вплотную возле Кураева и словно не замечая его. Вдруг он неожиданно остановился напротив и, резко повернувшись, спросил:

– Точно тот пакет?

– Как Бог свят! Тот пакет.

– Завтра обратно в Нарву поскачешь. Доберешься до Апраксина и выяснишь все.

– Как прикажете, ваше сиятельство, – кивнул головой Кураев. – Чуть посплю и до обеда выеду.

– Постой! – остановил его канцлер, когда тот хотел выйти из кабинета. – Нет нужды сейчас туда ехать.

Кураев молча смотрел на своего начальника, не пытаясь возражать и ожидая, что тот и так все объяснит ему.

– Сейчас там шпионов на каждом шагу и тебя тут же возьмут, едва к нему сунешься. Только хуже наделаешь. Может, по дурости своей фельдмаршал и впрямь не те письма подсунул, а которые требовались, уже у неприятелей наших в руках и не сегодня-завтра на стол к самой императрице лягут. В любом случае поездка твоя ничего не даст. Кто еще с тобой был? – внимательно посмотрел он на гвардейца.

– Сержант Калиновский и капрал Мирович.

– Кто такие?

– Из действующей армии. В Нарву по делам приезжали. Познакомился с ними случайно.

– Что им про те письма известно?

– Ничего неизвестно. Попросил помочь, а то одному того человечка никак не перехватить бы.

– Мирович… Мирович… – несколько раз повторил Бестужев. – Чего-то слышал о нем. Из Малороссии?

– Родичи его оттуда, а потом их царь Петр в ссылку в Сибирь всех определил. Так этот Мирович уже там на свет появился. После учился в Шляхетском корпусе, но недоучился, и в армию отправлен. В пехотном полку служит.

– Хорошо… Иди, отдыхай. Как понадобишься, то сам найду. Из столицы ни шагу. И вот еще что: про письма ни гу-гу. Понял?

– А как же иначе? – сощурился Кураев. – Не первый раз, понимаю.

– Но если чего вдруг известно станет, то живой ногой ко мне в любое время. Теперь ступай. И это… – замялся вдруг граф. – Извини, что погорячился чуть. Сам того не ожидал. Прощай…

При молодом дворе в Ораниенбауме все жили в преддверии скорой кончины императрицы после припадка, случившегося 8 сентября в день Рождества Богородицы. Именно тогда к их двору устремились те вельможи и сановники, что прежде презрительно морщили носы, произнося имя великого князя и его супруги. Верными императрице остались лишь братья Шуваловы да Воронцов с Трубецким, которым отступать было просто некуда.

Петр Федорович ходил по своему дворцу, важно надув щеки, делал «пуф» в сторону ближайших своих друзей, что считалось признаком его хорошего расположения духа. Два полка, выписанные специально для него из Голштинии, без устали маршировали по дворцовому плацу, выполняя приказы наследника, неизменно командовавшего всеми разводами и построениями.

Великая княгиня Екатерина, напротив, не выходила из своих комнат, принимая многочисленных посетителей, доставлявших ей сведения о состоянии здоровья императрицы. Именно тогда случился и их весьма важный разговор с канцлером Бестужевым-Рюминым, при котором случилось присутствовать Ивану Перфильевичу Елагину, по поручению императрицы долгие годы находившемуся при молодом дворе.

Всего несколько дней назад Екатерина Алексеевна благополучно произвела на свет дочь, окрещенную Анной, в честь покойной матери великого князя. Крестины проходили без привычной для таких случаев пышности, чтобы соблюсти хоть незначительный этикет во время болезни императрицы. Но это дало повод, чтобы к молодому двору потянулись нескончаемой чередой поздравители, в число которых и вошел российский канцлер, не желая на данный момент ничем особо обращать внимание на свою персону.

Правда, при обоих дворах витали слухи, что настоящим родителем появившейся на свет княжны является Станислав Понятовский, и даже сообщалось о внешнем сходстве новорожденной с польским посланником. Но Петр Федорович не дал тем слухам и пересудам ни малейшей почвы, одним из первых явившись к жене с поздравлениями, и принял из рук кормилицы пакет с ребеночком. В дальнейшем он с любезной улыбкой принимал поздравления от всех приезжавших в Ораниенбаум и, широко улыбаясь, стоял в домовой церкви на крестинах наследницы.