Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

Впрочем, после поспешного отступления Апраксина, слухи о письмах, просочившиеся непостижимым образом в петербургское общество и быстро распространившиеся среди простого люда, еще какое-то время витали в умах, будоража обывателей угрозой измены и заговора молодого двора. И хотя в слухе том, как и в прочих, появляющихся вокруг лиц подобного рода, гораздо больше было домыслов, чем правды, канцлер заранее предвидел, что добром это дело не кончится. А потому поспешил направить капитана гвардии Кураева, которому он доверял, как самому себе, чтобы он упредил фельдмаршала и избавил того от писем великой княгини. В результате тот лишь потратил время и массу сил, чтобы положить на стол канцлера письма жены главнокомандующего. Здесь Бестужев усматривал скорее небрежность самого Степана Федоровича, случайно перепутавшего связки. Если принять во внимание рассказ Кураева о нападении на него в Нарве, ясно обозначилось желание недоброжелателей канцлера, задавшихся целью заполучить порочащую великую княгиню переписку и тем самым подвести под монастырь Бестужева как соучастника.

Задача для Бестужева оказалась не из легких, и решить ее можно было, лишь проверив остальные бумаги Апраксина. А они, по имеющимся у канцлера сведениям, находились уже в Тайной канцелярии на столе у Алексашки Шувалова. Несколько дней канцлер размышлял на эту тему и, так ничего не предприняв, решил: время само покажет, как ему поступить. К тому же он чувствовал, что почва буквально на глазах уходит у него из-под ног, что-то неуловимо меняется при дворе и вообще в мире, обозначились новые веяния. Но откуда это шло, Алексей Петрович понять до конца не мог.

Когда Василий Мирович и Георгий Калиновский вернулись в полк, там шла неторопливая походная жизнь военных людей, которые после долгих переходов наконец-то могли отдохнуть и вволю отоспаться. Никто не ждал, что неприятель кинется преследовать их в Курляндии, а потому караулы выставлялись обычные, как в мирное время. Офицеры не проявляли особого рвения в муштре и подготовке к обязательным в иных случаях парадам и смотрам. Небольшая деревенька, которую, по русским понятиям, и деревней-то назвать нельзя было, поскольку насчитывалось там менее десяти крестьянских хозяйств, стояла на каменистом берегу мелкой речушки, где и встал лагерем Сибирский полк.

После сражения при Гросс-Егерсдорфе в полку произошли большие изменения: взамен убитых и отправленных на лечение раненых офицеров были назначены служащие из нижних чинов. Правда, какое-то время они вынуждены были оставаться в том же звании, пока готовились бумаги на их повышение, поэтому все они ждали с нетерпением, когда к ним начнут обращаться в соответствии с новым чином. В их число попал и Василий Мирович, во время боя не дрогнувший и проявивший себя вполне достойно. Впрочем, сам он старался не вспоминать о своем боевом крещении, представлявшемся ему ранее совсем иначе. Тут же он почувствовал себя седьмой спицей в колеснице, когда твоим мнением никто не интересуется и никаких подвигов от тебя не требуется. Нужно лишь выстоять, несмотря ни на что, не дрогнуть, не побежать, поддавшись общей панике, а если и испугался – а страшно было наверняка всем, – то внешне это никак не показать.

Видимо, из таких соображений начальство сочло нужным перевести его в другой батальон на место выбывшего подпоручика. Ему было жалко расставаться со своим капральством, да и солдаты, привыкшие к своему «капральчику», провожали его доброй улыбкой и советовали на новом месте долго не задерживаться, а получив очередное повышение, возвратиться к ним в чине хотя бы капитана, а еще лучше – сразу полковника. Последним к нему подошел чуть смущенно Тахир и с поклоном протянул небольшой нож с костяной ручкой в оправленных медными накладками ножнах со словам:

– Твоя будет…

– Спасибо, Тахир, большое спасибо. Ты хороший стрелок! Бог даст, к концу войны дослужишься до капрала и домой вернешься большим человеком.

– Зачем так говоришь? – не согласился тот. – Моя и так хорошо служит. Моя зверь стрелять любит, а человек – плохо…

– Пруссак он иногда хуже зверя бывает, – подначил его стоявший неподалеку Фрол, которому тоже обещали дать звание ефрейтора за проявленную сноровку, к чему он отнесся с полным равнодушием.

– Любой человек может зверем быть, когда надо, – возразил Тахир со своей обычной рассудительностью. – Всех тогда стрелять будешь однако?

– Ладно, – примирительно высказался Мирович, желая прекратить их очередной спор, – не поминайте лихом, свидимся еще, тогда и повоюем.

На новом месте ему указали на палатку, где помещалось несколько человек из числа унтер-офицеров, с которыми ему и предстояло служить вместе. Все они были старослужащими из нижних чинов, прошедшие через турецкую кампанию, после чего и получили повышение. Двое из них, Павел Буров и Сергей Киселев, оказались мещанами из Тюмени, добровольно пошедшие служить еще при бывшей царице Анне, надеясь дослужиться до офицеров, но из-за мещанского происхождения смогли подняться не выше звания прапорщика. Оба они были старше Мировича лет на десять, а потому особой дружбы у него с ними не вышло. Зато Георгий Калиновский, имевший всего лишь чин сержанта, дворянин по происхождению, был не намного старше Василия. И они довольно скоро нашли меж собой общий язык. К тому же Георгий состоял в приятельских отношениях с ротным провиантмейстером Шуховым, который часто поручал ему доставку провианта из близлежащих селений. Мирович быстро смекнул, что это знакомство может принести ему определенную выгоду, и напрашивался в такие поездки вместе с Калиновским, на что тот пошел охотно, узнав, что Василий хорошо знает грамоту и может изъясняться с местными жителями по-немецки. Но, будучи скрупулезным во всех мелочах, он не преминул зачитать ему выдержку из петровского указа, который он возил с собой в седельной сумке, где им лично был подчеркнуто следующее:

«Пропитание как людей, так и скоту наиглавнейшие дела суть, о чем мудрый и осмотрительный генерал всегда мыслить должен, ежели хощет, чтоб сущее под его командою войско в том никакого недостатка не имело и всегда в добром состоянии пребыло…»

Мирович с удивлением выслушал его и тут же поинтересовался:

– Так то для генералов прописано, а мы с тобой тут при чем?

– Генерал за всей армией следит, а мы должны о своей роте заботу проявлять, чтоб они во всем достаток имели.

«Так и шел бы по провиантской части», – хотел было заявить Мирович, но сдержался, решив не обижать товарища, иначе мог остаться без его дружеского участия.

– Верно говоришь, – поддакнул он ему. – Тут каждый должен о пользе солдатской думать. – Его же при этом разбирал смех, стоило ему вспомнить, что приходилось иной раз хлебать из общего с солдатами котла, до которого доблестные провиантмейстеры доносили едва ли не половину положенных по штатному расписанию продуктов.