Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

Алексей Петрович Бестужев, естественно, был хорошо осведомлен обо всех слухах, но его лично мало интересовало отцовство новорожденной, зато забота о своей собственной судьбе, что могла в любой час круто измениться, волновала его гораздо больше. Хорошо понимая, что окажись завтра Петр Федорович на троне, то ему, Бестужеву, и собраться толком не дадут, как отправят на перекладных в какое-нибудь отдаленное имение или за Урал, в захолустный сибирский городок. В связи с этим у него давно уже была разработана новая «система» введения престолонаследия, которую он и собирался изложить при первом удобном случае великой княгине.

Выбрав момент, когда в гостиной дворца, где великая княгиня принимала поздравления, остался лишь Елагин, канцлер выразительно глянул на Екатерину Алексеевну и негромко проговорил:

– Кроме искренних поздравлений, у меня к вам и некоторые пожелания на будущее. С вашего позволения хотелось бы их изложить.

– Ваше сиятельство умеет предсказывать судьбу? – кокетливо глянула на него великая княгиня, обмахиваясь небольшим кружевным веером, подарком государыни.

– С вашего позволения, Алексей Петрович может не только судьбу предсказать, но знает, как ее изменить можно, – вступил в разговор Елагин, который поначалу хотел уйти, но великая княгиня незаметно подала ему знак остаться.

Бестужев чувствовал себя несколько стесненным вести конфиденциальный разговор при постороннем для него человеке, но тем не менее решил его не откладывать, поскольку неизвестно, когда еще могла представиться такая возможность.

Заметив это, Екатерина Алексеевна успокоила его:

– Пусть Иван Перфильевич будет при нас. Несмотря на ваш возраст, мне не совсем ловко оставаться наедине с мужчиной. К тому же в лице его, – она кивнула в сторону Елагина, – мы имеем преданного человека, которых у нас не столь много.

– Весьма польщен, – тут же ответил низким поклоном Елагин, – но если их сиятельство пожелает, то я…

– Оставайтесь, оставайтесь, молодой человек! – поборов внутреннее несогласие, заявил канцлер. – Мне достаточно слова их высочества. Может, оно и к лучшему, что вы будете присутствовать при нашем разговоре, который и до вас касателен.

– Честно скажу, что я заинтригована таковым началом, – четко выговаривая каждое слово, но не совсем верно делая ударения, что свойственно каждому иностранцу, не так давно овладевшему русским произношением, поддержала разговор Екатерина Алексеевна.

– Вы изволили заговорить о нашем будущем. Я всего лишь жена наследника престола, мать его детей, а потому мое будущее полностью зависит от положения великого князя. Правильно я выразилась?

– Точнее не скажешь, – чуть кивнул в ее сторону Бестужев и, сделав несколько шагов по комнате, остановился возле большого напольного глобуса, чуть крутанул его. – Ваш супруг рано или поздно унаследует престол, и в том нет никаких сомнений. Но, – канцлер сделал значительную паузу, – насколько мне известно, их высочество отнюдь не в восторге от той политики, которую я имею честь проводить последние годы в жизнь…

– Мягко сказано, ваше сиятельство, – захохотал Елагин. – Там не то что восторгов, а даже малейшего намека на понимание, как вы изволили выразиться, проводимой вами политики нет. Не вы ли не так давно предложили Датскому королевству обменять любимую Петром Федоровичем Голштинию на датские Ольденбург и Дельменгорст?

– Был такой проект, – не отрывая взгляда от глобуса, ответил Бестужев. – Для России этот обмен положит конец давним спорам с союзной нам Данией, которая еще со времен Петра Алексеевича всячески способствовала в наших делах.

– Лично мне пришлось слышать, – продолжил Елагин, – как их высочество заявили, будто бы они готовы за свою родную Голштинию поменять любую российскую губернию, и немало о том не пожалели бы.

– Кажется, и мне нечто подобное приходилось слышать, – чуть поморщилась Екатерина Алексеевна. – Великий князь не привык скрывать своих чувств, – как бы извиняясь за мужа, закончила она.

– Об этом и речь, – канцлер резко остановил крутящийся глобус и хлопнул по нему ладонью. – Великий князь не желает и не может видеть выгод страны, управлять которой он в скором времени будет принужден.

– Хорошо сказано, – мягко улыбнулась Екатерина Алексеевна, – «принужден». Не перестаю удивляться русскому языку, что вмещает в себя столько разнообразных значений, чего любой другой не имеет.

– Такова особенность нашей нации, – сделал широкий жест Елагин, чьему перу принадлежало немало стихотворений весьма скабрезного содержания, гулявших по рукам в списках. – По-русски любое слово можно произнести и так и эдак, что иной и не поймет, чего ты сказать хочешь.

– Я изволил выразиться весьма определенно, – сухо глянул в его сторону Бестужев. – После воцарения великого князя многое в державе нашей изменится, а, соответственно, и в наших с вами судьбах. Я свое пожил, готов ко всему, а вот вам, – он чмокнул губами, давая понять, что за будущность своих собеседников он не ручается.

– Да что толку толковать об этом, ваше сиятельство? – вздохнул Елагин. – Все мы смертны и все под Господом Богом ходим. Что заслужил, то и получил, как говорит мой слуга, когда я направляю его на порку.

– А вы, Иван Перфильич, жестокий человек, – полушутя сказала великая княгиня, – никогда бы не подумала, что вы порете своих слуг.

– В России без этого никак нельзя, – беспечно отвечал тот. – У нас говорят: бей своих, чужие бояться будут. Слышали, ваше высочество?

– Нет, – чистосердечно призналась она. – Очень ценное наблюдение. Но, надеюсь, ко мне оно не относится?

– Да что вы изволили подумать? – замахал руками Елагин. – Это так в народе принято говорить. Я вам лишь пересказал ту пословицу.

– Но мы отвлеклись, – перевела она взгляд на канцлера, который сосредоточенно разглядывал глобус, словно нашел там для себя что-то ему неизвестное. – Алексей Петрович хотел сообщить нам что-то важное, а мы пустились в пустые рассуждения. Я правильно говорю, ваше сиятельство?

– Вы – необычайно умная женщина, – поспешил польстить ей Бестужев, – и все сказанное вами – чистейшая правда. Чтобы не плутать вокруг да около, выражусь коротко: именно вас желал бы я видеть государыней своей.

Наступила неловкая пауза, во время которой граф Алексей Петрович продолжал стоять возле громадного глобуса, чуть выставив вперед правую ногу, а Екатерина Алексеевна и Елагин сидели в разных углах комнаты, неловко ерзая в креслах. Иван Порфирьевич чуть кашлянул, соображая, поддержать канцлера или, наоборот, возразить ему, проклиная себя, что остался, предчувствуя всю серьезность затеянного Бестужевым разговора. Зато великая княгиня, выказав лишний раз свой ум и умение выходить из самых неловких ситуаций, спокойно заявила: